Невеста тирана - Лика Семенова

теплыми мягкими губами губ. Джулия вздрогнула, попыталась вырваться, но силы были слишком неравны.

Странно… Как же странно. Несмотря на все услышанное, Джулия думала только о том, что происходит в этот миг. И больше ни о чем. И не понимала, что чувствует, будто в лихорадке. В ушах звенело, а паркет буквально уходил из-под ног. Она перестала сопротивляться, ослабла, не понимая, почему в крови разом забурлили тысячи и тысячи крошечных пузырьков. И это было так томительно-приятно, так необычно, что стало жгуче стыдно.

Фацио отстранился, но не отпустил, прижался щекой к ее виску:

— Мне стало легче. Ты даже не представляешь, насколько. От того, что ты все знаешь.

Джулия молчала, не понимая, как теперь смотреть ему в глаза. Сейчас только это и заботило.

— Хочешь, я велю привести твою няньку?

Джулия от неожиданности порывисто подняла голову. Сердце разогналось до боли, стучало в ушах. Она какое-то время молчала, пытаясь унять сиюминутную радость, но покачала головой:

— Я благодарна, но… няньке Теофиле здесь не место. Она никогда не уживется с вашей матушкой, и это лишь добавит хлопот. Пусть она будет возле сестры.

Его лицо помрачнело:

— Ты все еще думаешь о сестре?

— Я не могу о ней не думать. Мне нужно время, чтобы смириться с тем, что произошло.

— Разве она заслуживает твоих мыслей? После такого поступка?

Джулия покачала головой:

— Я не знаю. Пусть выйдет за того, за кого хочет сама. Если так она будет счастлива. Я не стану желать ей зла. Уже ничего не исправить. Единственное, чего бы я хотела — иметь возможность еще раз написать к ней, как она и просит. Не сегодня. И не завтра. Немного позже, после того, как смогу принять то, что узнала.

Фацио шумно выдохнул:

— Ты сможешь написать. Я обещаю.

— Спасибо, сеньор.

— Чего ты еще хочешь?

Джулия покачала головой:

— Ничего.

Он вновь тронул ее подбородок:

— Я ничего не могу изменить, Джулия, даже если захочу, но еще есть немного времени. И я хочу, чтобы ты хоть немного смогла почувствовать себя счастливой здесь. Я хочу, чтобы хотя бы эти несколько месяцев ты смогла думать обо мне без ненависти. — Он отстранился, опустил голову: — О матери не беспокойся, она больше не посмеет выказывать такое пренебрежение. Но одного обещать не могу — избавить тебя от своего общества.

Она встрепенулась:

— Я не…

Он кивнул:

— … не просила. Я понимаю. Но мне нужно видеть тебя, чувствовать рядом… хоть это и непросто. Надеюсь… я буду это помнить…

Фацио вдруг резко развернулся и, почти бегом, направился к двери, оставив Джулию в совершенной растерянности.

Глава 35

Казалось, Джулия все время думала не о том. Совсем не о том. И сердце колотилось не о том. Может, это подлая магия Темного дара, которая может застить взор и туманить разум? Она все время вспоминала глаза Фацио, тот самый последний взгляд, который он бросил перед тем, как спешно уйти. В нем отразилась такая невообразимая тоска, что все будто перевернулось. И он предстал совсем другим, словно появилась брешь в плотной непроницаемой скорлупе. Трещина в крепкой кожуре ореха, которая едва-едва обнажила сердцевину. Джулия снова и снова видела перед собой эти глаза и… вопреки желанию и стыду, снова и снова вызывала в памяти касание его мягких губ. И каждый раз что-то будто вспенивалось в крови, пробуждая незнакомое чувство. Непостижимое, но томительно-приятное, будто она сделала глоток вина. А все остальное отошло вдаль, повисло призрачной дымкой, как длинные тенета тумана. Если бы он всегда был таким… И каким станет, когда все изменится? И какой станет она сама?

Джулия подняла ручное зеркальце в филигранной оправе, поймала собственное отражение и долго смотрела, пытаясь представить, что может измениться. Но воображения не хватало. Разве что она станет совсем непохожей на себя. Например, такой, как нянька Теофила… Лицо расползется и побагровеет, глаза уменьшатся, нос вспухнет мясистым волдырем… Амато в приступах гнева даже смел называть Теофилу свинорылой. Джулия не могла это слышать, но возражать брату было неразумно. Свинорылая… Марена тоже всегда слишком нелестно отзывалась о ее внешности. Пусть даже так, зато у Теофилы самое большое на свете сердце, и Джулия ни за что не променяла бы старую няньку ни на какую другую. Какой прок от красивого лица, если за ним никчемное гадкое нутро? Какой красавицей казалась тираниха… до тех пор, пока не явила всю свою суть. И теперь эта красота представлялась холодной и бесполезной. Она будто утрачивала истинный смысл. Словно звенела внутри мертвой высохшей оболочки гулкая пустота, как в детской погремушке. Пустота, которую злоба выела внутри, подобно тому, как червяк съедает налитое румяное яблоко. Пусть это и не ее вина, как утверждает Фацио. Но он и сам не знает, какой была прежде его мать. Если бы только знать, если бы суметь оценить эту перемену…

Джулия пристально посмотрела в глаза своему отражению, вычертила знак, отгоняющий беду, и покачала головой: если было бы возможно выбрать из предстоящих кар, она бы предпочла подурнеть, но не озлобиться. Какая разница, с каким лицом жить в этом доме затворницей. В зеркало можно и вовсе не смотреться…

Будто совершая какой-то ритуал, Джулия положила зеркало обратно на столик, перевернув глянцевой стороной вниз. Но если бы все можно было решить этим простым жестом… Фацио тоже изменится, станет, как его отец. И Джулия понятия не имела, каким был его отец. В народе гуляли лишь ужасные слухи, и никто не измерит, сколько в них истины.

Джулия была рада, что Альба с самого обеда куда-то запропала, не буравила взглядом за ее задумчивость, не задавала неудобных вопросов, на которые Джулия не могла дать ответы. Она доверяла Альбе, любила ее, но не все тайны нужно делить со слугами. Она хотела выйти на террасу, спокойно полюбоваться бухтой, пока не вернулась тираниха, но не успела — в двери без стука шмыгнула Розабелла. Подбежала, широко улыбаясь, чмокнула Джулию в щеку и взяла за руку:

— Пойдем, скорее! Там такое!

Джулия насторожилась:

— Куда? Что там?

Розабелла скорчила гримаску и лишь потянула за руку:

— Придем — узнаешь!

Джулия едва успела плотно закрыть дверь, запирая Лапушку в комнате, как Розабелла, смеясь, потащила ее по лестнице, юркнула в изрезанную окнами и залитую светом галерею. В отдалении, у дверей, толпились слуги, заглядывали в комнату через