Симптомы счастья - Анна Андронова

Мысли в последнее время путались, часто, проснувшись, Елена Михайловна не понимала, где находится. Просыпалась она рано, даже летом еще затемно. Лихорадочно нащупывала на тумбочке кнопку ночника, с отвращением ощущая задравшееся под спину мокрое ночное тряпье. Спать удавалось только на спине, по-другому лечь не пускали ноги. «Лева! Левушка!» Подходила Марина Семенна или Надя, растрепанная, мятая, в байковой рубахе. Вынимали из-под нее, меняли. С натугой ворочали недвижимое, заржавевшее со сна тело. Желтые лохмушки на голове Марины Семенны обреченно подрагивали.

Ей самой за шестьдесят, не меньше, чем Наде. Радикулит, ишиас, удаленный желчный пузырь. Каждый раз сообщала с гордостью, что больше двух килограмм ей поднимать нельзя. Вместе поворачивали, терли слежавшуюся кожу на крестце, Надя мазала очередным притиранием. «Я не буду свет выключать, ложитесь, Марина Семенна, а мне уж не заснуть». Елена Михайловна вопрошала в Надину удаляющуюся спину: «А где Левушка?» За стенкой пронзительно скрипел диван, одинаково на даче и в городе. Иногда после этого Елена Михайловна дремала короткими урывками, снилась всякая ерунда, зыбкие, размытые лица. А иногда удавалось заснуть глубоко, часов до девяти, и тогда весь последующий день она чувствовала себя хорошо, пыталась ходить, подолгу сидела в кресле. Вспоминала…

До завтрака полагалась гимнастика. Покладистый папенька на этом пункте вдруг становился необычайно строг. У него был составлен особый комплекс. Дети босиком выходили на лужайку у передней двери и двадцать минут старательно упражнялись под его руководством. Маменька стояла в окне, еще не причесанная, с помятым лицом, и внимательно следила. Она никогда не перечила мужу, но уж больно слаба и худа была в то лето Леночка, младшая, мамина любимица. Всю весну прокашляла. Боялись процесса, кутали, поили молоком. К чему эти экзерсисы на росе? Маменька придвигалась ближе к окну, близоруко щурилась на детские ножки: Лелины стройные девичьи, Митины жеребячьи и Леночкины – самые тоненькие. Ей девять лет, коса, острые коленки, мягкая киевская травка нежно щекочет ступни. На завтрак булочки с маслом и какао.

Теперь, восемьдесят лет спустя, Елена Михайловна делает гимнастику в постели. Стопы на себя, к стене, на себя, к стене. Кровать распирает поперек узкую комнату, окнами на север. Стены обшиты фанерой, взгляд как раз застывает на том месте, где из-под крыши текло, и стена вздулась и треснула. Левая нога совсем не сгибается. Какие у нее были колени в юности? Она не помнит. Правая в ширину сейчас занимает полкровати, и невероятно сложно дотянуться до нее рукой, чтобы потрогать. Вот Гриша наверняка помнит ее ножки! Любил, сидя рядом, класть ладонь на ее колено. «Гриша!» Ах да, он же умер. Странно, как она могла забыть. В семидесятом году. Теперь попробовать немного повернуться на полубок и согнуть какую-нибудь ногу… Так начинается со скрипом день. Бывает, до самого обеда она хандрит, киснет, нет сил двигаться, опять мокро, хоть бы это закончилось когда-нибудь!

С сыростью – особая история. Началась давно, уж и не вспомнить. Сначала засуетились, казалось – надо лечиться, что это за недержание такое? Пугались. Опухоль? Камни? «Мама, но не болит, ты скажи, только честно, не болит?» Миля написала, что бывают еще полипы, у ее племянника были точно. Его лечили. Сейчас он уже умер, но от другого. Отчего у нее могут быть полипы? Папенька всегда говорил, что у нее слабые легкие. Ее постоянно кутали, потом, уже взрослой женщиной, она зимой поддевала под пальто лишнюю кофту. Сразу после войны заболела тяжелой пневмонией, лежала в больнице. Гриша водил к ней посетителей, орал в коридоре: «Да у Еленки всю жизнь слабые легкие, это у нее с детства! Застудилась, подлечат, и все наладится!» Он всегда орал.

А теперь вот Левушка орет, хотя он-то понятно – недослышивает. И тогда тоже орал: «Ма, главное найти врача, это все пустяки, сдадим анализы!» Целый год жили под словом «моча» как под вывеской. Мочой день начинался и заканчивался. Был обнаружен в обычной поликлинике уникальный доктор Маркин, который единственный согласился лечить «такую пожилую даму». Когда же это было? Да. Но несмотря на этого внимательного доктора, согласного посещать даже на дому, анализы все-таки пришлось делать в поликлинической лаборатории плюс еще кое-какие обследования. Елена Михайловна помнила точно, что была зима. Потребовалось извлечь из недр шкафа допотопное слежавшееся платье из коричневой шерсти, похожее на старую школьную форму.

Надя купила малые трико, плакала, бегала менять. Она вообще в ту зиму была какая-то застывшая. Лева в мочевой эпопее участвовал меньше, у него были проблемы на кафедре (Надя объяснила). «Везде тебя повезем! Надо машину – будет машина! И ноги полечим, и руки! Что там еще надо? Мы же только начали, с самого простого, с поликлиники!» Орал, орал. Машина была не нужна, лаборатория в соседнем доме. А дальше дело не пошло. Просто старость, слабые мышцы. Можно подкладывать тряпочку, поколоть витамины, по возможности двигаться. Потом появились памперсы для взрослых. Нет!!! Только не это. Ходила опять сдавала. С палкой. С другой стороны Надя в черно-буром воротнике.

Там, в поликлинике, в гардеробе они познакомились с Мариной Семенной, женщиной простой, но приятной, аккуратной, ответственной. Одинокая, вдова, бездетная. Жила от них в двух шагах над гастрономом. Это очень удачно, если Леве с Надей внезапно надо уйти, а Елена Михайловна не может одна. Хотя за все эти (сколько?) годы они ни разу не уходили внезапно. Они ежедневно работали, а Марина Семенна гардеробом не дорожила. Она до пенсии проработала тридцать лет на хлебозаводе, в пекарном цеху. По сто раз в день перечисляла все свои заслуги, да как ее любили в коллективе, да какое это было вредное производство (она говорила – участок работы). Таскать целый день чужие тяжелые пальто ей было трудно и неинтересно. С Еленой Михайловной было легче. Старуха образованная, не скандальная, дети у нее интеллигентные, живут тихо, скромно. Шумных внуков не наблюдается. Платить будут хорошо. Сготовила утром, сиди смотри телик. Часам к двенадцати – поход в родную поликлинику. Чаще всего прибегала с работы хозяйская невестка, помочь. Они все паниковали, что бабка может упасть на улице и совсем обездвижить.

Баночки, баночки… Майонез, горчица, детское питание. Это как себе представить, пардон, посикать точно в горлышко, держа банку одной рукой на весу, если ноги твердо не стоят, а только если вцепиться двумя руками? Так возник стул с дыркой. Третья по значимости и очередности техническая находка Нади после поручней в туалете и ведра на табуретке у кровати. Потом были и другие, и апогей творчества – кресло, прикрученное проволокой к садовой тачке.

Елена Михайловна всегда была уверена, что Надя прекрасный инженер, но на большую науку не тянет, и диссертация у нее вымученная, нечего читать. Все изобретения толпились в ее комнате, уродливые, жуткие по форме и содержанию. Свидетельства ее слабости и беспомощности. Костыли, палки, поручни, какие-то деревянные козлы, за которые Елена Михайловна цеплялась, пересаживаясь с кровати. Она терялась между ними, как в лесу, а там, за дверью комнаты шла совсем другая жизнь. Звонил телефон, Лева что-то рассказывал, Надя стирала и поминутно выключала воду, при посторонних шумах Лева начинал орать просто оглушительно. Там не нужны были все эти монстры, как не нужна была и Елена Михайловна.