Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

— Пошли возьмем перчатки, — сказала я.

Он поглядел на меня, и даже сквозь очки было видно: онстарается вспомнить, что я сказала. Точнее, что означают слова.

— Не переходи на невербальное общение, Джейсон. Ты мненужен.

Он глубоко вдохнул, по телу его будто прошла волна. Плечисогнулись, будто он хотел что-то с себя стряхнуть.

— Все в порядке.

— Уверен? — спросила я.

— Если ты можешь, то и я могу.

На эти слова я нахмурилась:

— Меня ждут еще сюрпризы?

— Тебе подниматься в ту комнату, не мне.

Я вздохнула:

— Как я устала от всей этой дряни.

— Какой именно?

— Всей вообще.

Он улыбнулся:

— Пойдемте, маршал. Возьмем перчатки.

Я качнула головой, но пошла первой через столовую в кухню.Ящик с перчатками стоял возле открытого и почти полного мусорного мешка. Чтобы набитьтакой мешок, нужно много народу. Так куда же подевались все и куда подевалсяДольф?

Дольф нашел нас в кухне, где я помогала Джейсону надетьперчатки. Это не такое простое искусство, и Джейсону пришлось делать это впервый раз, так что он был как ребенок, надевающий первые свои перчатки, —слишком мало пальцев и слишком много дырок.

Дольф вошел, пройдя через столовую тем же путем, хотя онпочти заполнил дверной проем, а мы с Джейсоном прошли одновременно, и нам былоне тесно. Сложение у Дольфа как у профессионального борца — широкий и ростомшесть футов. Я к нему более-менее привыкла, но Джейсон поступил так, как вседелают, — поднимал глаза все выше и выше. В остальном он вел себяприлично, что для Джейсона небольшое чудо.

— Что он здесь делает? — спросил Дольф.

— Ты сказал, что если я не могу вести машину, чтобыприхватила с собой водителя-штатского. Джейсон — мой водитель.

Он помотал головой. Волосы были так недавно острижены, чтобледные уши резко торчали на их фоне.

— У тебя среди людей друзей уже не осталось?

Я стала помогать Джейсону надевать перчатки, считая додесяти.

— Остались, но они все копы и не любят изображатьшофера.

— Ему перчатки не нужны, Анита, потому что он сейчасуйдет.

— Нам пришлось парковаться слишком далеко, чтобы я могладойти одна. Я не могу его отослать обратно через стаю репортеров.

— Можешь, — заверил меня Дольф.

Наконец я натянула последний палец. Джейсон согнул иразогнул руки.

— Как это получается, что они и гладкие, и шероховатыеодновременно?

— Так всегда получается — не знаю почему.

— Его здесь не будет, Анита, ты слышишь?

— Если он сядет на крылечке, они нащелкают егофотографий. Если его кто-нибудь узнает — ты что, хочешь газетных шапок онападении вервольфов на предместье?

Я отработанным движением надела перчатки.

— Ух ты! — воскликнул Джейсон. — У тебя такэто ловко получается, что даже выглядит просто.

— Анита! — Дольф уже почти орал.

Мы оба оглянулись на него.

— Дольф, совершенно нет необходимости кричать, я тебяотлично слышу.

— Так почему он еще здесь?

— Я не могу отослать его к машине. Сидеть на крыльце онне может. Где ты хочешь, чтобы он был, пока я буду осматривать местопреступления?

Он сжат огромные руки в еще более огромные кулаки.

— Я сказал, что здесь его не будет. А где он будет,меня не колышет.

Я сделала вид, что не замечаю его злобы, потому чтореагировать на нее — ни к чему хорошему бы не привело. Он в скверномнастроении, на тяжелом месте преступления, а в последнее время Дольф не питал кмонстрам особо нежных чувств.

В кухню вошел Мерлиони. Он остановился в дверях между кухнейи столовой, будто ощутил напряжение.

— Что тут случилось?

Дольф ткнул пальцем в сторону Джейсона:

— Выгнать его к чертям.

Мерлиони посмотрел на меня.

— Не на нее смотри, мать-перемать, а на меня!

Злость шипела в его голосе раскаленной сковородой. Он неорал, но это было и не надо.

Мерлиони аккуратно обошел Дольфа и взял Джейсона за локоть.Я остановила его, положив на его руку свою в перчатке.

Мерлиони оглянулся на Дольфа и чуть подвинулся в сторону — слинии огня, как я думаю.

— Здесь задний двор есть? — спросила я.

— А что? — осведомился Дольф голосом низким ирычащим. Не зверским, а просто злым.

— Мерлиони может его туда проводить. Он не будет вдоме, но его не увидят репортеры.

— Нет, — возразил Дольф. — Его здесь небудет. Даже духу его не будет.

Головная боль стала возвращаться, запульсировала где-то вглубине, но это было только предвестие худшего.

— Дольф, я слишком хреново себя чувствую, чтобыпереносить такую хрень.

— Какую хрень?

— Твой расизм насчет всех, кто нелилейно-бело-человеческий, — ответила я голосом усталым, а не злым.

— Убирайся.

— Что ты сказал?

— Убирайся. Прихватывай своего дрессированноговервольфа и мотай домой.

— Сволочь ты.

Он глянул на меня таким взглядом, от которого взрослыеполисмены годами бы по ночам писались. Я слишком устала, и слишком мне былопротивно, чтобы даже глазом моргнуть.

— Я тебе сказала, когда ты меня разбудил, что мнехреново и я вести машину не могу. Ты согласился, чтобы я взяла с собойводителя, пусть и штатского. Ты не сказал, что это должен быть человек. И когдая сюда притащилась, ты меня отсылаешь домой, не дав даже взглянуть на местопреступления?

— Да. — Дольф чуть не поперхнулся этим короткимсловом.

— Так вот, нет.

— Это убийство расследую я, Анита. Я здесьраспоряжаюсь, кого допустить, а кого нет.

Наконец-то я тоже начала злиться. Что-то можно своим друзьямпозволять, но есть край. Я встала перед Джейсоном вплотную к Дольфу.

— Я здесь не из твоей милости, Дольф. Я — федеральныймаршал, и я имею право расследования любого преступления с противоестественнойподоплекой, если считаю это нужным.

— Ты отказываешься выполнять мой прямой приказ?

Он заговорил очень спокойным голосом, даже пустым, и мне следовалобы испугаться еще сильнее, да только я не боялась Дольфа. Ни раньше, ни сейчас.