Душа так просится к тебе - Анастасия Туманова

— И чего вас носит по этим липитициям, сколько можно-то? — мрачно вопросила из кухни Марфа, когда Софья раздевалась в передней. — Уж завтра премьера, нечего бы уже так-то стараться.

— Дирекции видней. — Софья обметала веником облепленные снегом валенки. — Марфа, можно поскорей обедать, и я страшно хочу спать… Федор не приходил?

Яростный грохот чугунков был Марфиным ответом. Софья вздохнула и пошла на кухню.

Федор не появлялся уже неделю, исчезнув из дома в Богословском наутро после того, как Софье приснился кошмар. Она знала, что из Москвы Мартемьянов не уехал, и сначала не особенно беспокоилась, но к концу недели начала немного волноваться. Подливала масла в огонь и Марфа, которая ходила мрачнее тучи, разговаривала исключительно ругательствами и по сто раз на дню грозно провозглашала, что пора им с барышней идти куда глаза глядят, поскольку далее мучиться с этаким паскудником нет никакой человеческой возможности.

— Ну что ты его ругаешь… — устало говорила Софья. — Наверное, дела, он с компаньонами, у него же здесь торговля…

— Да?! Кому другому расскажите, а я этого кромешника наскрозь вижу! Дела у него! Компаньоны! Знаю я компаньонов-то этих, совестно только при вас говорить! И как совести хватает от вашей красоты по страмным девкам бегать?! Вы, как он вернется, ему спуску-то не давайте! Знаю я вас, слова не скажете, будто жена, а стоит ли он вашей милости, кобель?!

— Во-первых, я ему в самом деле не жена, и он имеет право…

— Право?! А ну как болесть какую нехорошую вам принесет из борделя-то, что вы мне тогда запоете?.. Только этого позору нам не хватало — с «французкой»[1]по докторам бегать!

— Во-вторых, — Софья изо всех сил скрывала испуг, — с чего ты взяла, что он именно там?.. Может, его, боже сохрани, зарезали где-то?..

— Своя агентура имеется! Все знаем! — отрезала Марфа и, печатая шаг, удалялась на кухню греметь сковородками.

Софья понимала, что, скорее всего, Марфа права. Шумные загулы с цыганами и проститутками у Мартемьянова случались и прежде. Раз в два-три месяца Федор пропадал куда-то на несколько дней, а иногда и недель, никого не предупредив; появлялся похмельный, черный, злой как черт, поэтому Софья обычно на некоторое время перебиралась к сестре. Потом возвращалась, и жизнь шла своим чередом. Где Федор бывает, с кем гуляет, Софья не знала, а он, разумеется, не рассказывал любовнице об этом.

Что ж… Наверное, права Марфа: надо уезжать. Спеть премьеру, продать Грешневку, которая все равно никому не нужна, вернуть Федору деньги, чтобы между ними не было никаких счетов, — и отправляться прочь из Москвы. В любой город, где есть театральная труппа или хотя бы приличное ателье. Марфа была во всем согласна со своей барышней, но настаивала на том, чтобы Софья продолжала театральную карьеру: «Оченно надо глаза-то шитьем портить, этак вы у меня к тридцати годам ослепнете, да к тому времени уже и в тиятр не сгодитесь. А на сцене чем вам плохо? Знай расхаживай да слова говори, еще и деньги за это получай! Нет, уж лучше вы в актрысах оставайтесь, все доходу больше, и спину не горбатить. А шить я и сама возьмусь!»

Размышляя об этом и прикидывая, кого попросить заняться продажей имения и не лучше ли поручить столь важное дело Анне, у которой имелся хоть какой-то опыт в денежных вопросах, Софья прилегла на диван в гостиной, укрылась шалью и задремала.

Она проснулась от приглушенных голосов в передней и долго не могла понять, который теперь час. Сначала ей показалось, что спала она недолго и сейчас еще вечер, но, запалив свечу и взглянув на ходики, Софья увидела, что уже второй час ночи.

«Федор вернулся, слава богу!» — подумала она, набрасывая на плечи шаль и от радости даже забыв принять, как рекомендовала Марфа, грозный супружеский вид. Но, подойдя к дверям гостиной, она убедилась, что ни один из голосов, робко и почтительно втолковывавших что-то Марфе, Мартемьянову не принадлежит.

— И не просите, черти копченые! — бушевала Марфа громким шепотом. — И не нойте тут дуетом, не пущу! И будить нипочем не стану! Да виданное ли дело, прымадонну перед премьерой будоражить?! Софье Николавне завтра Татьяну в Императорском тиятре петь, не ровен час голос сядет аль сокрушение какое приключится — вы, что ль, конокрады, за нее споете-то, аль аспидки ваши носатые?! Ваше ремесло, сами и разгребайтесь, а мы свой интерес разумеем!

— Марфа, что случилось? — испуганно спросила Софья, выходя в переднюю и зябко стягивая шаль на плечах. — Кто это? От Федора?

— Вот, нехристи, разбудили все-таки! — рявкнула в полный голос Марфа, делая шаг в сторону от двери.

Взгляду молодой женщины предстали двое испуганных цыганских мальчишек в мохнатых, засыпанных снегом шапках, которые, впрочем, при виде Софьи немедленно были сдернуты.

— Доброй ночи, Софья Николавна, прощенья просим!

— З-здравствуйте… — пролепетала она. — Вы ко мне, господа? Отчего ж так поздно?..

— Так что от Якова Васильева, хоревода с Живодерки, посланы со всеми скоростями, — затараторил один из мальчишек, лет шестнадцати, курчавый и широкоскулый, с блестящими хитрыми глазами. — Велено передать, что ихнее степенство Федор Пантелеевич Мартемьянов у Осетрова уж неделю как гуляют и в большое неподобание заведение привели.

— У Осетрова?.. — растерянно переспросила Софья. — Это же в Грузинах?.. Вы из цыганского хора?

— Точно так, — быстро поклонился цыганенок. — И у Федора Пантелеича гулевое расположение уже цельную неделю тянется. Поначалу, грех жаловаться, все ладно было, и на тройках с барышнями в Богородское с нами всеми катались, и вино от Шустова дюжинами брали…

Мальчишка постарше, скроив зверскую рожу, ткнул приятеля кулаком в бок, и тот растерянно умолк. Марфа гневно закатила глаза. Софья, осмотрев их всех, только вздохнула:

— Итак, — катались с барышнями в Богородское… Что же потом случилось, господа?

— Так сущее непотребство началось, — солидным баском вступил в разговор парнишка постарше. — Не в обиду вам будет сказано, только чуть не все дома с девицами в Москве объездили. А третьего дня застряли у Осетрова, да песен требуют. Девки наши уж умаялись третьи сутки-то плясать, а они все просют и просют! Да деньги такие мечут, что даже и нам страшно стало! Яков Васильич-то нам говорит: — Не берите боле, хватит с вас, да мы и сами не просим, потому много перепало и так, а Федор Пантелеич кидают и кидают! Все окна у Осетрова перебили, по залу ветер с метелью гуляют, пальмы в кадках скрючило, ни одного зеркала целого не осталось…

— Боже мой, Марфа, что же делать?.. — потерянно спросила Софья.

Та молча, свирепо сопела, глядя в распахнутую дверь.

— Уж и за полицией спосылали, так господа полицейские боятся и сунуться! Потому пистолет у Федора Пантелеича, и поначалу они по люстрам палили, потом — по воронам, а дале грозились уже и жандармов перестрелять, потому, говорят, все едино терять нечего. Тогда Яков Васильич нам велел: дуйте живо в Богословский переулок, там у Мартемьянова этуаль живет, авось она приедет, его с божьей помощью уговорит не буйствовать да домой заберет. Жандармы-то скоро спохватятся, с силами соберутся да приступом его возьмут, и это уж будет дело горячее!