Последний грех - Роман Валериевич Волков

превратилась. Ее те, кто в самой каше был, и то уже забывать стали. Был там один отдельный штурмовой батальон спецназа под командованием капитана Егора… Вот фамилию даже не помню, обычная какая-то. А звали его все Урус-Егор.

– Слышал-слышал я про это дело…

Соколов посмотрел на собеседника – тому все-таки удалось его заинтересовать.

Теперь главное – не допустить, чтобы рыба сорвалась с крючка. Мысленно потирая руки, журналист продолжил:

– Прекрасный боец он был, говорят. Но очень жестокий. «Смирись Кавказ, идет Ермолов», в общем. Действовал четко по принципу генерала Ермолова: «Ни один набег не должен остаться безнаказанным».

– Это он тела террористов в свиные шкуры зашивал?

– Да. Только не тела, а живых еще. Села их выжигал. Заложников брал. Солдат своих, как нянька, берег. У него всего несколько человек погибло – и те по неосторожности. Бойцы его боготворили. Террористы уважали и боялись. Сколько раз на него покушения делали, ничего не получалось – нюх у него звериный был.

– Ну а чем же все кончилось?

– Продали его. Свои же и продали. эмвэдэшники. Отряд его вместе с оперативниками вышел на зачистку и задержание полевого командира Аль-Салеха. А это оказалась ловушка, и весь отряд попал в плен.

Иван заметил, как взгляд Соколова потемнел и сделался каким-то далеким.

– Знаю я эту историю… – сказал он. – Среди этих оперов был мой… сослуживец. Все пропали без вести, да…

– Не все. Двои приняли ислам и вступили в ряды террористов. А остальных или запытали, или казнили, или…

– Или – что?

– Поговаривают, что Урус-Егору удалось бежать. – Журналист очень внимательно следил за реакцией собеседника, сохраняя в то же время совершенно нейтральное выражение лица. Со стороны могло показаться, что он как будто не смотрит на майора, но на самом деле краем глаза Иван фиксировал малейшее движение. – Впрочем, это, скорее всего, только слухи.

Они недолго помолчали, затем Соколов спросил:

– Иван, а ты мне вообще зачем эту историю рассказал, да еще с таким глубокомысленным видом? Мир этот несправедлив, это я и без тебя знаю. И сам не меньше твоего могу порассказать.

– Да-да, конечно, – поспешил подтвердить журналист. – Я все это, разумеется, не просто так. Я вот думаю, что этот Урус-Егор играет какую-то роль в нашем деле. – В ответ на изумленно поднятые брови майора Миронов торопливо продолжил: – Поговаривают, его видели в одном из монастырей на Северном Кавказе. И он, жестокий человек, умевший пытать и казнить, сам прошедший зиндан и пытки, вполне мог решиться мстить этому миру… Мне, к сожалению, моих журналистских связей не хватает все прояснить. Я хочу вас попросить узнать про него. И где он сейчас. Ведь это возможно? Я думаю, вы поняли, кого я имел в виду. Мне удалось найти только такое его фото.

Соколов нахмурился и взял листок с распечатанной фотографией.

– Возможно, думаю… – неуверенно проговорил он, рассматривая черно-белое изображение. На фоне гор фотограф запечатлел большую группу людей, которые как будто оказались вместе случайно: кто-то был одет в камуфляж, кто-то в старую форму-«песчанку», а кто-то вообще был в штатском.

– Вот он – Урус-Егор. – Иван ткнул пальцем в изображение. – Его легко узнать: он на две головы выше всех.

Святослав смотрел на фото. Однако внимательному наблюдателю не составило бы труда заметить, что взгляд майора направлен совсем не на высоченную фигуру пресловутого Урус-Егора. Он остановился на одном из людей в штатском. Губы майора при этом сложились в тонкую жесткую линию.

Глава 37

В приемной перед кабинетом журналиста собрались все трое представителей «свежей крови»: отец Роман, Миронов и Соколов.

– Я думаю, – говорил Иван, притом говорил он так, чтобы работающий телевизор чуть-чуть заглушал его слова, – потихоньку надо начинать, но менять, менять все равно. Вот я как могу стараюсь сетку вещания поменять. На нашем канале фильмы старые, передачи свои собственные, пусть простенькие, но свои. А то людям ведь нечего смотреть: секс, убийства, ничего хорошего, ничего! Правда, этот коммерческий канал – Сковородько который подчиняется, – он чего только не транслирует.

Настоятель монастыря посмотрел на телевизор и покачал головой:

– Я еще раз убеждаюсь, что действовать нам сейчас можно только делами. Причем делами самыми решительными.

Журналист активно закивал, поддерживая собеседника:

– Вот давайте посмотрим вместе. Сейчас повтор новостей будут показывать.

Священник вздохнул:

– Да, вышвырнул я этого журналиста, я и не отрицаю, – произнес он с досадой. – Я его не пускал на территорию, он с оператором через стену перелез.

Как раз в этот момент на экране начался тот самый репортаж, которого ждали собравшиеся. Когда на экране появился лощеный корреспондент в дорогом костюме, Иван сделал остальным знак – смотреть внимательно.

Ведущий стоял перед воротами монастыря. Камера специально взяла план так, чтобы было видно, что это культовая постройка, а не обычная огороженная территория.

«Итак, дорогие друзья, – хорошо поставленным голосом заговорил в микрофон корреспондент, – я нахожусь перед стенами скандального Медвежского монастыря. Уже многие наши зрители знают о так называемом отце Романе и его так называемых благих помыслах. Как известно жителям нашего города, на базе монастыря отцом Романом создан бесплатный центр для безмедикаментозной реабилитации наркоманов.

Руководство бодро сообщало: «Все они уже больше года ведут здоровый образ жизни. За время реабилитации ребята овладели различными специальностями. На данный момент все они трудоустроены, а некоторые так и остались при монастыре. К сожалению, небольшое помещение не позволяет оказывать помощь значительному количеству наркоманов. За день к нам обращаются более десяти матерей с просьбами спасти их детей, но им приходится отказывать».

Однако лукавый отец Роман утаивает, что многие питомцы РПЦ иногда удирали из монастырских стен, удирали, чтобы просто спасти свою жизнь. Нам удалось связаться с девушкой, освобожденной из монастырского рабства. Я не стану по этическим соображениям называть ее фамилии, но ее рассказ убеждает в исключительной правоте тех, кто пытается положить конец беспределу. Итак, слово бывшей заложнице».

Кадр переместился в студию, камера показала девушку, лицо которой было специально затемнено так, чтобы ее невозможно было узнать. Голос тоже был обработан и отдавал металлическими, совершенно неестественными нотками:

«Когда меня привезли, я лежала на полу, на грязном матрасе, без постельного белья, прикованная к батарее цепью. – В голосе рассказчицы даже сквозь обработку были слышны страх и негодование. – Они говорят, что лечат благодатью, молиться заставляли. А я в Бога не верю, мне вообще наплевать теперь на их Бога! Через неделю к нам положили девушку с тяжелой формой сифилиса, когда все тело в язвах, волосы выпадают клочьями. И я убежала. Вот говорят, что там насильно