Летчицы. Люди в погонах - Николай Потапов

Стол, который она собиралась накрыть, так и стоял не убранным.

Напевая веселую песенку, вошла дочь Наташа, села за рояль, начала громко играть.

Звуки вальса оглушили Марину.

– Потише можешь? – раздраженно сказала она. Наташа бросила на нее удивленный взгляд.

– Я не виновата, музыка так написана. – Выждав секунду, неожиданно опросила: – Мама, почему ты настраиваешь папу против Сергея? И Катю отговариваешь выходить за него замуж? Они ведь любят друг друга.

Марина растерянно посмотрела на дочь, досадливо проговорила:

– Ну, что ты выдумываешь?! Села – играй.

Почувствовав в голосе матери раздражение, Наташа приняла смиренный вид, с притворной наивностью спросила:

– Что с тобой, мама? У тебя неприятности? Стараясь не выказывать своего волнения, Марина подошла к серванту, достала коробку с лекарствами.

– Нет, ничего… Просто немного голова… Пройдет… – и на виду у дочери положила в рот таблетку.

Наташе шел шестнадцатый год, училась она в девятом классе, занималась в музыкальной школе. Была подвижной, боевой и, как большинство подростков, любопытной и хитрой.

Вошел Иван Кузьмич, отец Кочарова, откашлялся, кивнул на полиэтиленовое ведро, которое держал в руках.

– Я тут рыбки наловил. Сгодится на уху.

– Вот кстати, – отозвалась Марина. – У нас гости будут.

Подбежав к ведру, Наташа опустила в него руку, озорно вытащила широкого золотистого леща.

– О, какой красавец! Да крупный такой! Еще живой… Дышит…

Иван Кузьмич топтался на месте, довольный, что рыба пришлась кстати, но все же переспросил:

– Гости, говоришь? Ну что ж, и на гостей хватит. Неси, Наталка, в сад, ушицу будем с тобой варить.

Наташа подхватила ведро, кинулась к выходу, вслед за ней поковылял Иван Кузьмич. Оставшись одна, Марина подошла к зеркалу, подвела карандашом брови, поправила прическу. Удовлетворившись своим видом, стала накрывать стол. Хотя она и готовилась к встрече с Растокиным, все же его приход оказался для нее неожиданным.

– Смотри, Марина, кто к нам пожаловал! – забасил с порога Кочаров.

Марина обернулась, увидела Растокина. Сердце ее зашлось, заколотилось, ноги ослабли, и она опустилась на стул.

– Валентин, – еле слышно прошептала она.

Спазмы предательски сдавили горло Растокину. Несколько секунд он стоял молча, словно онемевший, потом с трудом выдавил:

– Здравствуй, Марина.

Видеть их встречу Кочарову было тяжело, и он нашел предлог, чтобы оставить их одних.

– Извините, я сейчас. Портфель в машине забыл, – проговорил он и поспешно вышел.

Марина встала, подошла к Растокину, обняла его.

– Боже мой! Как сон… Надо же… Да ты садись, садись… – Она усадила его на диван, сама села в кресло. – Но ведь ты… Нам сказали, – говорила она сбивчиво, – ваша группа погибла…

– Я был тяжело ранен.

– Почему же не вернулся в свой полк?

– Так сложилось… Сначала был у партизан. Потом выполнял особое задание…

– И не писал…

– Оттуда, где жил, нельзя было. Работал в разведке. Когда вернулся в Россию, узнал, что вы поженились…

Он замолчал, говорить ему об этом не хотелось. Поняла это и Марина, поэтому перевела разговор на другое.

– Где сейчас?

– В Москве… В Главном штабе…

– Москва… А мы вот здесь… – вяло повела она рукой на окно.

– А как же консерватория?

– Не получилось… После войны Максима направили служить на Дальний Восток. Потом пошли дети… Так… Закружилось, завертелось… В общем, певицы из меня не вышло… Извини, так неожиданно… В себя не приду… – Марина встала, отошла к окну.

С каждой минутой в Растокине ширилось, росло чувство теплоты и нежности к ней, которое обычно возникает к близкому человеку после долгой разлуки.

Вошел Кочаров, снял тужурку, повесил в шкаф.

– Столько лет, и молчать! – начал он шумно. – Хотя бы открытку… – жив-здоров… Жестокий ты человек, Валентин…

Его слова долетали до Растокина глухо, отдаленно, как через плотную стену, и, чтобы не выдать своего волнения, спросил:

– Где же ваши дочки?

Он не заметил, как по лицу Кочарова скользнула настороженная тень, как замерла у окна Марина.

– Одной дочке, Валентин, двадцать первый пошел. С меня ростом… И вторая догоняет… Так что вот какие у нас уже дочки. Женихи требуются, – усмехнулся Кочаров.

– А у тебя есть дети? – смущенно посмотрела на него Марина.

– Есть… Сын… Здесь служит…

– Даже здесь! – воскликнула она и покосилась на мужа.

– У меня в полку, – уточнил Кочаров. – Сам только сегодня об этом узнал. Приемный он у него. Сын того Карпунина, с которым ходил тогда в разведку. Ты, наверное, его не помнишь?

– Нет, не помню, – глухо проговорила Марина и вышла на кухню.

Кочаров снял галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Дела в полку идут хорошо, Валентин. Так что на службу пока не жалуюсь. Дивизию предлагают, вместо Дроздова, а его в штаб армии переводят, – говорил он, довольный и собой, и делами.

Растокин уловил это, поддержал:

– Опыт приехали обобщать. К отстающим не пошлют.

– Значит, там, в столице, тоже о наших делах знают?

– Знают…

– Скажу откровенно, Валентин, на малых оборотах работать не привык. И другим не даю. Но – трудно… Чертовски трудно… Нелегка командирская ноша. Да ведь ты по себе знаешь. Сколько полком командовал?

– Пять лет…

– Немало… Полк – это такая академия, после которой любая должность по плечу, – мягко засмеялся он. – А ты зря остановился в гостинице. У нас, как видишь, свободно.

Растокин выжидательно посмотрел на Кочарова, улыбнулся уголками губ:

– Я придерживаюсь, Максим, одного мудрого совета: хорош тот гость, который не стесняет хозяина.

Кочаров шумно запротестовал.

– Ну это ты напрасно! – встал, прошелся по комнате. – Выглядишь ты, Валентин, хорошо… Я часто вспоминаю наш последний вечер на фронте. Помнишь, землянка… Перестрелка… Песни Марины… Красные маки вокруг… Сколько их было! Словно степь горела… А ночью ты ушел с Карпуниным в разведку… Мы очень переживали, когда вы не вернулись…

Он замолчал.

Растокин думал о том, как все-таки много зависит в жизни от случая, который невозможно предусмотреть и который может перевернуть всю дальнейшую судьбу человека. Если бы тогда за «языком» пошел Кочаров, а не он, возможно, все бы сложилось иначе.