Летчицы. Люди в погонах - Николай Потапов

За углом дома раздалась автоматная очередь.

– Иван, бегом! – приказал Растокин и потянул за ремень упиравшегося офицера.

Карпунин поддал немцу сзади автоматом, и тот побежал быстрее.

Между тем в селе поднялась тревога, послышались немецкие голоса.

Подбежав к речке, Растокин толкнул под откос офицера, спустился сам.

«Лишь бы перебраться на ту сторону, там, в болотах, нас не найдут», – лихорадочно думал Растокин и торопил немца.

До воды оставалось метров пять, в это время с берега ударили из автоматов.

– Прикрывай, Иван! – крикнул Растокин, а сам все тянул офицера к речке.

Карпунин присел на корточки, дал длинную очередь. С горки полетели гранаты, осколки с визгом распарывали воздух. Один из них угодил Карпунину в грудь. Жгучая боль пронзила тело. Он ткнулся лицом в песок.

– Стреляй, Иван! Стреляй! – слышал он голос, который казался ему чужим и далеким.

Превозмогая боль, Карпунин приподнял голову, встал на колено и, приложив автомат к плечу, нажал на спусковой крючок. Автомат судорожно задергался в руках.

Растокин понимал, что сдержать натиск немцев им не удастся, слишком велика разница в силах, что надо скорее перебираться на ту сторону, и он уже встал сам и хотел поднять офицера, чтобы последним броском добежать до воды и плыть на другой берег. Но офицер хрипло стонал, судорожно двигал ногами.

Растокин ощупал его тело, на левой стороне мундира обнаружил теплое, липкое место.

«Вот не повезло… – досадовал он, опуская офицера на песчаный берег. – Где же Иван?»

В темноте Растокин с трудом заметил ползущего Карпунина. Подбежав к нему, спросил:

– Что с тобой?

– Все, Валентин, хана мне… – проговорил он еле слышно. – Добирайся один… Я прикрою тебя… Спеши… Ну, давай…

Растокин нагнулся, поднял его на руки, побежал к воде. Немцы осмелели, видимо, поняли, что перед ними небольшая группа партизан, стали спускаться к реке, ведя на ходу беглый огонь.

Вытащив из кармана гранату, Растокин швырнул ее в немцев. Раздался взрыв, стрельба прекратилась.

Не желая рисковать, немцы залегли, какое-то время на берегу стояла тишина, а затем снова затрещали автоматные очереди.

Растокин наклонился к Карпунину.

– Плыть можешь?

– Попробую… – тяжело выдохнул тот.

– Тогда давай… А я возьму немца.

Карпунин пополз к воде. Вода освежила его, придала силы, и он, вяло перебирая руками, поплыл. Взвалив на спину притихшего офицера, Растокин тоже вошел в воду и тут же почувствовал острый удар в левое бедро. Покачнувшись, он упал в воду.

«Достали и меня, гады!» Все-таки он встал, немец на плаву был легче, не так давил на спину, и зашагал по илистому дну.

На берегу продолжали стрелять, пули глухо взбивали воду. Идти с каждым шагом становилось труднее, боль в бедре разрасталась.

«Только бы дойти… Только бы дойти…»

Но тут пуля обожгла ему правый висок, в глазах поплыли желтые круги. К счастью, речка была в этом месте неглубокой, вода доходила только до плеч, можно было держаться на ногах.

Постояв несколько секунд, Растокин двинулся дальше. Голова кружилась, во рту было солоно, сухо, он сделал несколько судорожных глотков речной воды.

Выбравшись на берег, оставил там офицера, а сам снова вошел в речку, чтобы помочь товарищу. Карпунин еле держался на воде, и когда подошел Растокин, бессильно повис у него на плече.

– Держись, Иван, теперь все в порядке… – подбадривал он. – Теперь мы дома…

На берегу Растокин подвернул на нем гимнастерку, осмотрел рану. Осколок пробил грудь чуть ниже правого соска и вышел под лопаткой. За это время он потерял много крови, ослаб. Дышал тяжело, хрипло, шла горлом кровь.

Растокин снял с себя нижнюю рубашку, разорвал на куски, забинтовал ему грудь, туго завязав узел сзади.

Он и сам ощущал невероятную слабость и такую боль в бедре, что вынужден был сесть на замшелый пень. Кровь из раны виска теплой струйкой стекала по щеке.

Перевязав куском рубашки голову, Растокин принялся обследовать бедро.

Пуля, вероятно, задела кость: когда он нажимал на бедро, боль отдавалась во всем теле.

Немцы не стреляли, о чем-то спорили. Темнота скрывала их.

Посидев с минуту на пне, Растокин встал, прихрамывая на левую ногу, подошел к офицеру, пошевелил за рукав. Но тот не двигался, глаза его были закрыты. Приложив к груди руку, он не ощутил ударов сердца, да и само тело уже остыло и немного закостенело.

«Вот не повезло!» – злобно выругался Растокин, думая и о тяжелом ранении друга, и о своих ранах, и о смерти пленного.

Тихо застонал Карпунин.

– Ну что, Иван? Как чувствуешь себя?

Карпунин лежал на спине, долго молчал, потом сдавленно прохрипел:

– Плохо, друг… – Говорить ему было трудно, он снова умолк.

– Ничего, Ваня, все будет хорошо… Переждем день в ельнике, а ночью к себе, в роту…

– Как немец? – спросил Карпунин после некоторого молчания.

– Умер… От ран…

– Жаль. Как же теперь без «языка?»

– Но у нас есть штабные документы. Карты, приказы… – утешал Растокин.

– «Язык» лучше… – Карпунин закашлялся, на губах показалась кровь. Растокин перевернул его на бок. – Ты иди, Валентин, иди… один… Положи меня… под куст, прикрой… ветками и иди… А я полежу тут… Если что… Сын у меня… Поведай при случае…

– Ты что? Я тебя не оставлю, понял? Не оставлю! И выбрось из головы эти глупые мысли! – в сердцах выпалил Растокин, взвалил его себе на плечи и, пригибаясь под тяжестью, заковылял в сторону болот.

Однако сил у него хватило не надолго. Бедро все сильнее и сильнее раздирала адская боль, голова кружилась, в глазах плыли оранжевые круги… Не пройдя и сотню метров, он окончательно выдохся, осторожно положил на землю Карпунина, прилег и сам. На востоке тускло светлел горизонт, свежий ветерок обдувал мокрое лицо.

«Может, и не надо было связываться с этим штабом? – раздраженно подумал Растокин. – Провели бы под мостом еще одну ночь… Взяли бы «языка» тихо, без стрельбы. А так… И сами еле-еле ползем, и без «языка»… С часовым тоже промашку дал… Остался жив, поднял тревогу. Все спешка! А может, и не зря? Как-никак, раздобыли карту, штабные документы… Пригодятся. Да и немцев с десяток уложили…»

Эти рассуждения немного успокоили его. Полежав еще минут пять, Растокин взвалил на себя Карпунина и, разгребая траву руками, пополз дальше. Опираться приходилось лишь на правую ногу, левая волочилась, как жердь.

Между тем заря на востоке разгоралась все сильнее, багрово-красные отблески ее вызывали в душе тягостное состояние. Точно такое же утро было в первый день, когда они отсиживались на болотах, но оно тогда не было таким гнетущим и печальным, не вызывало чувства обреченности и страха, как сейчас.