Квартал. Прохождение - Дмитрий Быков

Есть люди, которые чаще всего произносят «как бы» или «да?» с вопросительной интонацией в конце каждого утверждения. Есть люди, которые часто произносят «Вот так вот», и это, кстати, достойные последние слова, потому что действительно — вот так вот. Одна злая и наблюдательная девушка заметила, что я чаще всего произношу слово «Я», и в «Квартале» оно уж точно встречается чаще всего. Ей, вероятно, хотелось бы, чтобы я чаще произносил слово «ты», но она не учла, что я ведь очень часто говорю «я дрянь», «я сволочь», а хотелось бы ей слышать о себе что-нибудь подобное? Большой вопрос. Довольно часто я говорю «на хер» и еще чаще хочу это сказать, но все-таки это не чемпион. Очень часто я говорю слово «Бог» в разных вариантах — слава богу, не дай бог, прости, Господи… Но, кажется, в предсмертном контексте это было бы все-таки упоминание всуе: Бог — уже вот он, зачем же его просто называть? Я как бы называю его самим фактом своего перехода отсюда туда. Вероятно, чаще всего я все-таки употребляю слово «прости» — и в смысле «прости, Господи», и в общении с женщинами, перед которыми я всегда виноват, и когда говорю то, что думаю, — «прости, но ты тварь», что-то в этом роде.

Ну хорошо, пусть это будет «прости». Хотя не менее часто я употребляю слово «нет». Особенно когда мне приходит очередная ужасная мысль, я представляю себе что-то ужасное — я слепну, меня выгнали из дому, я сделал или сказал что-то чудовищное, — и тогда я, останавливаясь посреди дороги, кричу: «Нет! Нет!» Это случается по нескольку раз на дню. Но скажу ли я всему миру, как Эренбург у Эренбурга, «нет», вечное еврейское «нет»? Разумеется, нет. Хлебников, умирая — и трудно умирая, — сказал «да», но, правда, его спросили, трудно ли ему, то есть плохо ли. Это, кстати, отличный иероглиф русского мира. Еврей говорит «нет». Русский говорит «да» в значении «плохо».

Второй этап — это мы просто определяем слово, которое любим, которое нам нравится. Необязательно мы его часто употребляем, потому что много ли мы видим вокруг действительно любимых вещей, — возможно, нам просто нравится, как оно звучит. Мне, скажем, нравится слово «ЁЖ». Во-первых, мне нравится это животное, даже жЫвотное — так уютней; во-вторых, мне нравится буква Ё, я часто ее произношу, это мое любимое ругательство. «Ёж твою…» — по нескольку раз на дню. Наконец, ёж всегда был любимым персонажем нашей домашней мифологии, на даче живет много ежей, сам я себя идентифицирую с ежом, который к другу развернут жЫвотом, но к агрессивному миру — иголками, и вообще ёж смешон, забавен. Ежи всегда живут семьями, хотя и без отца — мать выращивает ежат, а отец убегает. Мне это тоже понятно, я сам так рос. Большинство так росло. Кстати, это не столько травмирующий фактор — без отца вырастают нормальные дети, не хуже вас, — сколько еще один предлог ощущать себя тут неправым: маменькиным сынком. Считается, что отец должен научить подтягиваться на турнике и ремонтировать карбюратор. Во-первых, мой отец вряд ли научил бы меня подтягиваться на турнике — он не умел в спорте и того немногого, что умею я; во-вторых, мы, маменькины сынки, добиваемся в жизни серьезных успехов, и карбюратор нам чинят другие люди, у которых были отцы. Итак, ёж: как говорил Лев Толстой, «я люблю это слово и понятие». У Толстого речь идет о fin de siecle, так что, если хотите, можно и так выпендриться.

И наконец, мы должны представить предмет, на который нам хотелось бы смотреть, то есть ту самую иву. «Я камыши любила и крапиву, но больше всех — серебряную иву, и — странно — я ее пережила». Лично мне наиболее оскорбительным кажется ставить людей у стенки и заставлять их глядеть в стенку, к тому же обшарпанную, с потеками, плохо сложенную, как почти все стенки, рассчитанные здесь не на то, чтобы держать здание, а на то, чтобы к ним ставить; вероятно, тут до сих пор считается, что надо регулярно приносить у стенки кровавую жертву, тогда она не рухнет. И, вероятно, это правильно, потому что иначе все эти стенки — так они сложены — давно, давно бы уже попадали. Значит, меньше всего мне хотелось бы видеть стенку. Есть, конечно, вариант с любимым лицом, но хочу ли я перед смертью глядеть в любимое лицо? Не факт. Во-первых, не знаю, что с ним к тому моменту сделается — оно останется, конечно, любимым, но не хочется в последний момент думать: «Эх, милая, что же я с тобой сделал». Сделало, конечно, время, но ведь и я постарался. Тогда что же? Я больше всего люблю и ценю то, что сделано человеком, вообще только человек всегда меня интересовал, но смотреть на здание либо картину было бы мне скучно, хочется чего-то надчеловеческого, чего-то кроме. Какой же пейзаж? Что-нибудь вроде гор? Горы хороши, они у меня даже на морде рабочего стола, но как-то это пафосно. Больше всего меня устроил бы сад, в меру обработанный, в меру запущенный: еще непонятно, что требует большего таланта от человека — обработать сад или запустить его. Полагаю, Бог запустил мир в том и другом смысле — он придал ему движение, а потом самоустранился, как всадник на 18-м верблюде после того, как верблюдов поделили. Ведь 18-й после этого не нужен. Более точной метафоры присутствия Бога в мире я не представляю: он нужен, чтобы жить, но отсутствует. Итак, запущенный сад. Но еще лучше море, которое и есть лучший запущенный сад, только под водой: в меру дикий, украшенный всякими ракушками, страшными изгрызенными камнями, в которых есть совершенная дикость, и виртуозно обработанными чудищами. Ничто на земле не имеет такого сложного, виртуозного, избыточного вида, таких прихотливых форм. Бога не видно, как Шекспира, но почерк чувствуется.

Так что это был бы сад на берегу моря, вроде дачных садов в Одессе, вроде «Артека», может быть. Кстати, и сад, и море включают ежа.

Прости, ёж, море, сад!

Устраивает ли меня эта финальная реплика?

Нет, конечно. Но как-то другую мне вывести из своей жизни затруднительно. Возможно, я все-таки оставил бы один совет, и он заключается в слове «превышай!». Бери выше, задирай планку. Если тебя обидели, опять-таки превышай, доводи до абсурда, кричи: «Еще! Еще!» В результате получаем:

Прости, ёж, море, сад, превышай!

Можно ли свести все это в одно слово? Едва ли, по крайней мере по смыслу. Превышением сада является лес, превышением моря — океан, превышением ежа — дикобраз, превышением «прости» — «прощай!». Получается что-то вроде «Прощай, океанический дикобраз». Вот это мне нравится, это да. Прощай, океанический дикобраз! Это было бы прекрасным названием для любого фильма, в частности, фильма про мою жизнь, и вашу жизнь, и всякую жизнь.

Сегодня у нас генеральная уборка.

Тратить на это последний день лета — глупо. Мы его лучше потратим на медитацию или хоть на ее имитацию. Но даже имитация медитации немыслима в захламленном помещении. Быстро приводим его в порядок. Ах, вы без нас уже сделали это вчера? Значит, будете теперь это проделывать ежедневно. Не может быть, чтобы ничего со вчерашнего дня не засорилось.

Но убираться мы будем по-научному, чтобы этот рутинный, в общем, процесс доставил нам радость, в том числе радость познания.

Прежде всего определим место, где проводим больше всего времени. У кого-то это постель, у кого-то стол, у кого-то, страшно сказать, уборная — лицо квартиры, по сути, ибо именно по ней гости судят обо всем. Они любят судить обо всем именно по уборной, потому что гостиную-то любой в порядок приведет, а ты из сортира сделай еврокласс! В общем, определяем в квартире главную для нас территорию. У меня это письменный стол. Я за ним провожу больше времени, чем даже во сне.