Загадочная женщина - Анна Экберг

— Как ее звали?

Йоахим поспешно раздумывает над ответом: вполне возможно, что это будет небезопасно для Стеллы, если он сообщит о ней.

— Понятия не имею… Они для меня все на одно лицо.

— Это стоит немало, но ты ведь это знаешь? — шепчет силуэт.

— Да, понимаю. Но если оно стоит этих денег, то мне плевать.

— Мы рискуем из-за тебя, за это ты и должен платить. То, что ты сможешь получить, это уже твои подробности, а мы уже к этому не имеем отношения. А то иногда люди считают себя такими крутыми, хвастаются, как вот ты сейчас, а как доходит до дела, оказываются хуже маленьких детей. Годится? Ты понимаешь, о чем я говорю? Мне потом твои слезы не нужны. Если у тебя что-то там не получится, когда ты уже заплатишь деньги, то претензии не к нам!

— А ты гарантируешь, что это будет «без ограничений»? — Йоахим продолжает говорить с ним грубым тоном, хотя слова собеседника заставляют его чувствовать себя ребенком, пойманным на горячем.

— Если ты платишь, она твоя. Деньги-то у тебя есть?

— Сколько?

— Двести пятьдесят тысяч, наличными, и деньги вперед.

Йоахим подавляет в себе чувство протеста. Четверть миллиона? Он что, совсем спятил? И все-таки кивает утвердительно.

— Деньги у меня есть, я готов. Когда?

— Парковка под площадью Израиля. Завтра вечером в девять. Приходи с деньгами, со всей суммой, понятно?

Йоахим снова кивает. Силуэт наклоняется еще ближе, кладет ладонь ему на плечо — от этого прикосновения все внутри Йоахима леденеет.

— Это будет самым ярким приключением в твоей жизни, — шепот в ухо. — Только подожди: она будет твоей на все сто процентов. Ты сможешь хоть до смерти забить ее, если захочешь этого. Посиди еще минут пять… Если уйдешь раньше, считай, что договор расторгнут.

Он поднимается и бесшумно выходит из сауны. Йоахим смотрит на очертания своего собеседника. Самый обычный рост, самое обычное телосложение. Спина такая же, как у тысяч других. Он мог бы пойти следом, попытаться рассмотреть его лучше. Ну, нет. Возможно, там еще кто-то снаружи, его пособники — выдают себя за обычных пловцов в бассейне и следят за ним. Они, без сомнения, очень осторожны. В их руках человеческая жизнь. Жизнь женщины. Теперь это тот путь, который он сам себе выбрал, но их правила игры. Нужно пройти весь путь, прежде чем он сможет задать свои вопросы. Но он все еще может передумать. Черт подери, откуда он вообще достанет двести пятьдесят тысяч крон? Тем более наличными. Что это был за человек? — спрашивает сам себя Йоахим, но ответ ему уже известен. Должно быть, это такой же отчаянный человек, как и он сам.

Солнце низко висит над ней, как сияющая сфера. Елена поднимает голову и чувствует, как его теплые ослепляющие лучи проникают сквозь кожу на лице. Под ней еле покачивается корабль, и она слышит, как в парусах свистит ветер, а канат ритмично постукивает по мачте. Чьи-то голоса. Может, ее родителей? Это ей снится, и просыпаться не хочется. Не хочется, но ее веки выражают другое желание, они подергиваются и открываются.

— Ты проснулась? — Эдмунд нависает над ее кроватью, словно зловещая тень.

Елена садится, а Эдмунд с испугом шарахается от нее.

— Где я? — Она с удивлением осматривается.

— В клинике, — отвечает Эдмунд, словно это должно быть очевидно.

Приятный интерьер палаты напоминает ей квартиру на Кристиансё. На окне с широким подоконником висят воздушные светлые гардины. На улице видны зеленые деревья, широко раскинувшие свои ветви. Солнечные лучи пробиваются сквозь листья крон, принося в палату тени, которые ложатся на цветастые обои. Елена вспоминает доктора, делавшего ей инъекцию. Вспоминает жар, как будто ее голова варилась в котле, срыв. А может быть, то же самое случилось и тогда… когда она исчезла? Может, у нее мозги заклинило?

— Карен передала мне твои вещи, — говорит Эдмунд, осторожно пододвигая на тумбочке сумочку.

— Меня что, госпитализировали? — смущенно задает вопрос Елена.

— Да… — несмело подтверждает Эдмунд.

Разве на ней была такая одежда? Елена осматривает себя: на ней розовый спортивный костюм из мягкого велюра.

— Я хочу домой. Мне уже гораздо лучше, — спокойно заявляет она.

— Мы сейчас поговорим с врачами, а потом посмотрим, — отвечает Эдмунд.

— Что значит «а потом посмотрим»? — настораживается Елена и сама замечает, как раздраженно звучит ее голос.

— Послушай меня, Елена, — возражает Эдмунд. — Ты не в себе. Ты говорила о каком-то преследовании, о каких-то ботинках… Елена, у тебя был нервный срыв, тебе нужно обследоваться. На это может потребоваться время.

Что это он такое говорит? Елене снова кажется, что все вокруг нее качается.

— Я просто хочу домой, — тихо говорит она. — Я уверена, что дома мне станет лучше, вместе с детьми, где я уже все знаю.

Эдмунд молчит. Воцаряется продолжительная тишина. Неужели он действительно не хочет, чтобы она вернулась домой?

— Послушай меня, Эдмунд. Я не могу здесь оставаться.

— Мне очень жаль, Елена. Ты должна меня правильно понять. Но не ты это решаешь. — Эдмунд нервно разглаживает свои брюки.

— Если я хочу домой, ты не можешь заставить меня оставаться здесь.

— Ты представляешь опасность для самой себя, — заявляет ей Эдмунд. — Для детей тоже не очень хорошо, если ты будешь в таком состоянии дома, понимаешь? Я лишь хочу сказать: давай сначала послушаем, что посоветуют медики.

Он поднимается, подходит к окну и становится спиной к ней. Елена снова ложится. Что это здесь происходит? Что происходит с ним? С ней? Почему она не может поверить ему, когда он говорит, что для детей будет лучше, если она останется здесь и придет в себя? Что же она за мать такая? Неужели она настолько больна, чтобы заточить ее в клинике? Чтобы не допускать ее к собственным детям? Или же… Это ловушка?

Последняя мысль медленно, но основательно укореняется в ее сознании, несмотря на то, что все в ней силится прогнать ее. Неужели Эдмунд все это инсценировал? Неужели он постепенно давил на нее все сильнее и сильнее, пока не довел до крайности? Пока у нее не наступил срыв и он смог засунуть ее в клинику? Неужели это он довел ее до того, что она стала чувствовать себя сумасшедшей? Так она от этого убегала?

Ей хочется кричать. Она чувствует, что это единственное, что ей следует делать. Кричать от отчаяния, страха, неуверенности. Но она лежит не шелохнувшись. Ощущает, как силы покидают ее, потому что она не может также прогнать другую мысль о том, что она помешана. Что Эдмунд поступает единственно правильным образом.

Эдмунд снова подсаживается к ней и достает какие-то документы из портфеля.

— Что это такое? — спрашивает Елена, не в силах больше хранить молчание.