Мадам «Нет» - Екатерина Максимова

Наверняка за нашими вылазками какой-нибудь посольский стукач приглядывал. С труппой тоже, разумеется, всегда путешествовал свой стукач. Перед отъездом обязательно проходило общее собрание, нам объясняли, как мы себя должны за границей вести, и оповещали: «От прессы никто не едет. А теперь позвольте вам представить – корреспондент “Комсомольской правды”, который будет вас сопровождать». Очевидно, что написание рецензий отнюдь не являлось основным профессиональным занятием таких «корреспондентов», а свои «репортажи» они отправляли вовсе не в газеты. Иногда один, а иногда и два таких человека с театром на гастроли ездили. Вели они себя по-разному – одни тихо, неприметно, другие довольно настырно, но все потом докладывали: кто куда ушел, кто с кем встретился, кто что сказал, насколько «патриотично» держался во время интервью. А интервью за границей у нас часто брали. И вот как-то в Америке пристали к Володе:

– Скажите, костюм на вас какой фирмы?

– Австрийской.

– А ботинки?

– Итальянские.

– А…

И так далее. Чувствую, дело плохо! Но тут Володя вспоминает про необходимую дозу патриотизма и гордо сообщает: «А сигареты я курю советские – “ВТ”!» Я ему так тихонечко подсказываю: «Воло-о-дя, это болгарские!»… Казалось бы, забавный пустяк, но тогда вполне можно было ожидать серьезных неприятностей (при соответствующих комментариях подобного интервью со стороны «сопровождающих корреспондентов» или просто любителей «постучать»). Конечно, это сейчас кажется диким, но в то время за морально-политическим обликом советского артиста бдили действительно не только профессиональные соглядатаи – и в самой труппе хватало доносчиков. И всех их знали, или почти всех… Как-то раз посреди гастролей у нас с Володей образовался небольшой перерыв в спектаклях. Мы прямо подошли к нашему «сопровождающему» и заявили: «Уезжаем к знакомой дня на три». Он побледнел, позеленел… И вот все выходят из театра по коридорчику в одну сторону, а мы – в другую и исчезаем на трое суток… Однако ничего! Никаких последствий, «оргвыводов»…

Каким образом нам подобное сходило с рук – до сих пор не понимаем! Может быть, мы с Володей просто попали в разряд тех людей, которые должны были символизировать свободу творчества в нашей стране? Потому что нас всегда отпускали в поездки, никогда не мучили перед зарубежными гастролями на собеседованиях в райкомах-горкомах. Нет, пару раз случалось – и мне, и Володе присылали повестки: «Вы должны явиться…» Но мы никуда не ходили – ну не возьмут, и не поедем. Наверное, где-нибудь такое наше поведение и обсуждалось; возможно, и выводы делались, но никаких явных санкций к «ослушникам» применять не стали. Почему? Не знаю! Мы ведь и звания получили рано, и премии разные. Хотя никакого блата, никакого «прикрытия» никогда не имели. Наша жизнь сложилась так, что нам никто не помогал: когда мы с Володей поступали в училище, нас взяли не по знакомству и не по родственным связям; когда принимали в Большой театр, тоже никто не составлял протекцию ни мне, ни Володе; в театре никакие высокие покровители нас не опекали. Все, что мы сделали в искусстве, все, что у нас есть в жизни, мы добыли своим трудом, заработали сами, никогда ни на кого не надеялись и ничего не просили. Жизнь строили на том, что сами можем, и во всем отстаивали свою независимость.

Почему у кого-то постоянно возникали жуткие проблемы, а нас это не коснулось? Саша Годунов – сколько его терзали на разных собеседованиях! Он приходил оттуда совершенно белый, буквально на стенку лез: «Ну почему меня все время стараются убедить, что я хочу остаться?!» Майя Плисецкая сколько времени была невыездная, сколько боролась…

Может, наши «власти предержащие» поняли, что мы не хотим никуда бежать, не собираемся оставаться на Западе? Но ведь они часто ошибались в подобных расчетах: за одним следят неотступно, караулят, а остается другой. Как, например, остался в Америке секретарь комсомольской организации балетной труппы театра, который накануне громче всех кричал на собрании про другого артиста, «выбравшего свободу». «Позор! – бушевал он. – Нам не нужны подонки!» А на следующий день сбежал.

Разве нам с Васильевым не предлагали остаться? Как раз наоборот, нам еще говорили: «Вас двое, репертуар станцован, вы в любом театре сможете работать без проблем. Вам не нужно искать партнеров, договариваться, чтобы порепетировать, не нужно для этого лететь с другого края света. Вы вдвоем – и весь мир перед вами!» Поступала масса предложений, мы могли остаться в любой момент, в любом театре в любой точке мира и на любых условиях – только выбирайте! Поэтому нас всегда и спрашивали, и удивлялись: «Почему вы возвращаетесь обратно?!»

Естественно, мы над этим задумывались. Особенно когда в очередной раз приходилось выяснять отношения с Госконцертом или Министерством культуры и тебе популярно объясняли, что ты ничего не можешь, не имеешь права, что ты – никто! Ситуации складывались нелепые до идиотизма. Вот только один пример: мы с Володей в свое время пытались добиться, чтобы на сцену Большого клали линолеум, как это делается во всех театрах мира. На линолеуме танцевать во много раз удобнее: сцепление туфель с таким покрытием гораздо лучше, чем с материей, натянутой на нашей сцене, да и выглядит линолеум более красиво. Эта наша борьба началась очень-очень давно, еще когда Министерство культуры возглавляла Фурцева. Мы приглашали в театр и ее, и других чиновников – показывали, объясняли, доказывали. Нам в ответ с тупым упорством повторяли: «Нет-нет, нельзя класть линолеум – он возгорится!» Вызвали мужика с паяльной лампой, он этот линолеум жег-жег, тот лишь немножко оплавился. Я говорю: «А если вы тряпку подожжете? Она что, гореть не будет?! Во всем мире на сценах линолеум лежит!» Бесполезно доказывать – все равно не позволили! Только много позже, когда мы с Васильевым сделали свою программу, свой спектакль, за свои деньги купили линолеум, тогда его разрешили раскладывать – но только на наши представления! Перед другими спектаклями его тут же скатывали и убирали… В такие моменты внутри закипало: «Да что я тут доказываю, распинаюсь?! На что трачу свои силы, свою жизнь?!»…

Думаю, если бы на нас как следует «надавили», если бы поставили в такое положение, когда нельзя выступать, нельзя выезжать на гастроли – возможно, мы бы и остались на Западе. Но нас никогда не доводили до крайней точки. А просто желания «остаться» не возникало, я всегда стремилась обратно. Не надо забывать, что это происходило не в нынешнее время, когда можно тихо-спокойно поработать за границей, а потом вернуться без проблем. Тогда, уезжая, приходилось здесь все зачеркнуть! Здесь – Россия, здесь – Родина, здесь моя судьба, моя природа, все то, что со мной связано. Хотя дело даже не в березках (березки растут и на Западе), но, покидая свою страну, я теряла человеческие привязанности, теряла друзей. Я понимала, что там у меня будут яхты, острова, замки, да все что угодно – чего никогда не будет здесь. Что страшнее потерять? Мировую славу, богатство, даже какие-то роли, которые я могла бы станцевать на Западе? Оказалось, что для меня существуют гораздо большие ценности, чем карьера, престиж, деньги. Я никогда не смогла бы выбросить друзей из своей жизни: расставание с ними стало бы трагедией.