Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка - Стивен Бирмингем

Джозеф некоторое время смотрел на него сонными глазами из-под капюшона, улыбаясь своей знаменитой полуулыбкой. Затем он трезво кивнул. «Я согласен, что тебе следует изменить свое имя, Уильям», — ответил он. «Я предлагаю тебе сменить его на Шлемиль».

17. «НАДМЕННЫЕ И КОШЕЛЬКОВЫЕ РОТШИЛЬДЫ»

Была одна область, в которой Август Бельмонт преуспел. Имя ему — Ротшильд. Бельмонт не был эффектным, блестящим или даже «интересным» финансистом. Он не совершил ни одного, если вообще совершил, великого финансового переворота. Но такие люди, как Морган, любили работать с европейскими Ротшильдами, и Август Бельмонт, как их агент, всегда был рядом, помогал, получал свой процент с денег, которые проходили туда-сюда. Когда же к нему обращались более мелкие банкиры, он никогда не был более чем сговорчив. Когда Goldman, Sachs, например, впервые задумал открыть международное подразделение, он обратился в лондонскую фирму Kleinwort Sons & Company, чтобы узнать, можно ли организовать английскую связь. Поскольку Кляйнворты не «знали» ни Сакса, ни Голдмана, они осторожно поинтересовались у Ротшильдов, как обстоят дела у нью-йоркской фирмы. Ротшильды тоже ничего не знали и передали запрос Бельмонту. Бельмонт не торопился с ответом, но в конце концов прислал через Ротшильдов записку, в которой говорилось, что Goldman, Sachs & Company — это «фирма, о которой никто не может сказать ничего плохого».

С расстояния многих лет этот возвышенный комментарий звучит как проклятие слабой похвалы. Но, видимо, из уст Бельмонта оно прозвучало достаточно убедительно для Кляйнвортов. Связь была установлена, и Goldman, Sachs & Company были почти до безумия благодарны Бельмонту «за то, что он так щедро нас поддержал», что свидетельствует о том, с каким благоговением относились к Бельмонту на Уолл-стрит[20].

Когда Джозеф Селигман был признан ведущим еврейским банкиром в Нью-Йорке, равным, если не превышающим, влияние Бельмонта, Джозеф сделал несколько предложений Бельмонту «познакомить нас» с Ротшильдами, которые Бельмонт проигнорировал. Уильям Селигман пытался встретиться с Ротшильдами в Париже, а Джозеф во время своих европейских поездок — в Лондоне. Но Ротшильды сохраняли привычную отстраненность. Вырастить Ротшильда в Европе представлялось не менее сложной задачей, чем вырастить сефардского еврея в Нью-Йорке.

В 1874 г. Джозеф сделал предложение новому министру финансов Гранта Бенджамину Бристоу о продаже американских облигаций на сумму 25 млн. долл. Казалось, что это предложение вот-вот упадет на колени Джозефа, когда Бристоу начал хеджировать. По его словам, Бристоу хотел, чтобы за займом стояла «более сильная комбинация банкиров» — синдикат, иными словами. Он предложил «какой-нибудь сильный европейский дом», и хотя он не сказал об этом так многословно, подтекст был ясен — ему нужны были Ротшильды. Джозеф вежливо усомнился в том, что «уместно предоставлять Ротшильдам участие», поскольку они оказали Союзу столь скудную поддержку во время Гражданской войны. Но война уже померкла в памяти, и Бристоу стоял на своем.

В частном порядке Джозеф был более конкретен в своих опасениях. В письме к братьям он сказал: «Сейчас президент и г-н Бристоу, похоже, хотят, чтобы мы и группа Ротшильдов работали вместе, поскольку, по их словам, никто не сможет превзойти эту великую комбинацию... [но] я боюсь, что надменные и гордые Ротшильды не позволят нам войти в компанию как равным им, и я не соглашусь присоединиться к ним на каких-либо других условиях».

Опасения Иосифа были вполне обоснованными. Ротшильды были крупнейшим частным банком в мире и не привыкли вступать в сделки, в которых они не могли доминировать. Джозефу пришлось бы немного спуститься со своей высокой лошади. Бристоу связался с Ротшильдами, которые ответили из своей цитадели, что займутся выпуском облигаций только в том случае, если им будет предоставлена доля в пять восьмых. Селигманы, «или любой другой надежный дом», могут получить «остаток».

Иосиф попытался торговаться. Он ответил, что это приемлемо при условии, что имя Селигмана будет фигурировать во всех газетных объявлениях об облигациях в Нью-Йорке и «либо в Париже, либо во Франкфурте». Это был важный момент. Место названия фирмы на «надгробном камне», как называют рекламу на финансовых страницах, является показателем статуса.

О, нет, — ответили Ротшильды. Они ничего не говорили о рекламе, но теперь, когда Селигман заговорил об этом, им придется дать понять, что имя Селигмана вообще не должно фигурировать в рекламе. Немного нервничая, Джозеф написал Исааку в Лондон: «Если к следующей неделе Ротшильды не согласятся на такие условия, которые вы и Париж сможете с честью принять, я поставлю Ротшильда в затруднительное положение, поскольку не могу представить себе, что Бристоу проигнорирует нас и отдаст кредит Ротшильду, даже если он перебьет нас, так как мы можем быть полезны администрации, а Ротшильд — нет».

Но Джозефу не удалось сделать ее достаточно горячей. Ротшильды торжественно ответили Бристоу, что они «могли бы рассмотреть» возможность размещения имени Селигмана в рекламе при условии, что Селигманы согласятся на еще меньшую долю в выпуске, чем три восьмых. Например, две восьмых. Джозеф взвесил ситуацию. С точки зрения престижа его имя, связанное с Ротшильдами, имело бы большую ценность. Но он все же счел разумным поторговаться. Возможно, — предположил он, — им удастся договориться где-то между двумя восьмыми и тремя восьмыми — двумя с половиной восьмыми, скажем, или шестью шестнадцатью, или 31,25 процента. Ротшильдам, по-видимому, надоел этот спор, и они ответили, что Джозеф, если хочет, может получить 28% акций и свое имя в рекламе — разумеется, под фамилией Ротшильд.

Утомленный Джозеф написал Исааку: «Наконец-то мы продвинулись настолько, что можем участвовать в конкурсе вместе с Ротшильдом, а это, в конце концов, перо в нашей шляпе, и хотя наше участие в 28% невелико, я доволен». От желания войти в качестве «равного» Ротшильда он отступил до того, что согласился на долю чуть больше одной четверти.

Для первого личного контакта Селигмана с Ротшильдом потребовался находчивый Айзек в Лондоне. Айзек без обиняков заявил президенту Линкольну на приеме в Белом доме о шубах, костюмах и униформе Селигмана. Теперь, когда условия сделки между Ротшильдом и Селигманом были определены, Айзек отправился в особняк барона Лайонела Ротшильда на Пикадилли. Этот прожженный барон, будучи избранным в Палату общин, в течение восьми лет отказывался приносить присягу, если вместо Библии не был заменен Ветхий Завет и не были опущены слова «по истинной вере христианина». В конце концов он победил и просидел в парламенте пятнадцать лет, не произнося ни слова. В доме барона Исаака провели через