Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь - Диана Кирсанова

Лера не кричала – она стонала, а потом затихла, съежившись в углу, куда сумела отползти, спасаясь от побоев. Когда он уходил, предварительно опустошив тумбочку, куда – он видел – жена накануне положила только что полученный от все еще работающих в Сирии родителей очередной перевод, Лера лежала в этом углу, скрючившись и не издавая ни звука…

Четыре дня он не показывался дома, ночуя у приятелей (вернее было бы сказать – у приятельниц) и бездумно слоняясь по университетскому бульвару. Денег у него не было: все было потрачено в первый же день «бомжовой» жизни, потрачено на такую ерунду, как ужасно дорогие ботинки, в недобрый час попавшиеся Владику на глаза в витрине не самого дешевого универмага. Ночевать его приятельницы пускали, но как-то так совпало, что у каждой из них находились в эти дни какие-то свои дела, всем было не до милашки Владика.

Поэтому он решился вернуться. «А почему бы нет? Какая ни есть, но она мне жена… была. Квартира там огромная, три комнаты, целых три! Что мне, на улице ночевать?» – А вернувшись, он обнаружил квартиру пустой. Как сказали соседи, Леру увезли в больницу – у нее был выкидыш с кровотечением и какими-то тяжелыми воспалительными процессами впоследствии.

Два месяца, пока Лера была в больнице, он жил один. Как отшельник.

А потом Лера вернулась.

До конца жизни, вспоминая о той минуте, как он снова увидел жену, Владик пытался изгнать из памяти страшное, бледное, окаменевшее Лерино лицо с сухо горящими глазами – таким он запомнил его, когда жена вышла из больницы. Она открыла дверь своим ключом и остановилась на пороге квартиры, увидев Владика. Не спуская с него глаз, медленным жестом вытянула впереди себя руку и махнула на него, как будто отгоняя навязчивое ведение. Потом еще раз. И еще. И вдруг, поняв, что он здесь, он никуда не ушел, Лера отвернулась, прижалась к стене и как-то боком, медленно, ни на что не глядя, сползла вниз…

Как она пришла в себя и скрылась в своей комнате, бывшей детской, Владик не видел – перешагнув через упавшую Леру, он вернулся обратно в спальню и рухнул лицом на широкую постель. И уснул – неожиданно быстро, и проспал до самого утра.

А все последующие дни, Владик чувствовал это, Лера молча ждала, когда он соберет вещи и уйдет. Исхудавшая в больнице до последней степени, она ходила по дому как тень и вздрагивала всем телом, натыкаясь на бритвенные принадлежности в ванной, ботинки «Белутти» в коридоре, брошенную в раковину тарелку – на все, что так или иначе выдавало присутствие Владика в квартире.

«Давай, жди, может, дождешься, – думал он, с особой, мстительной жестокостью, нарочито громко топая, проходя перед всегда закрытой дверью в ее комнату. – Так я тебе и съехал отсюда! Сама во всем виновата, сама меня предала, вот и сиди теперь там одна и кайся, вобла вяленая…»

Мысль о разводе ему в голову не приходила. Владик был уверен, что, придя в себя, рано или поздно Лера приползет к ему просить прощения за свое вероломство. Ребеночка ей захотелось, как же! Захотелось – вот и поплатилась за все! И, смакуя в постели гавайские сигары, одну за другой, Владик предвкушал это примирение: вот открывается дверь и заплаканная, истерзанная чувством вины Лера бросается к нему, а он, чуть-чуть помурыжив ее для проформы холодноватым обращением, великодушно дарит ей великое благо – свое Прощение.

Но все эти мечты разлетелись в мелкие осколки. И случилось это в тот день, когда, разбуженный ранним звонком в дверь, полусонный Владик принял из рук равнодушной почтовой работницы короткую телеграмму из Сирии:

«Прилетаем понедельник, встречай, целуем, любим тчк Мама папа».

Приезжаем! Владик чуть сознание не потерял от отвратительного, холодного и липкого страха, который охватил его сразу после того, как смысл депеши проник в его мозг. У Владика взмокли руки, с шеи по спине пробежали ручейки холодного пота.

Больше всего он боялся, что Лерин отец, огромный дюжий мужчина с крупными руками и строгим взглядом из-под очков (фотографии родителей стояли у Леры на прикроватной тумбочке), сгребет Владика за грудки и начнет бить. Не знакомства с Лериными родителями боялся он, не разговоров с упреками и нравоучительными наставлениями, а именно вот этого – физического воздействия на его нежную натуру этих огромных, налитых свинцовой тяжестью кулаков.

До сих пор Лера никому не сказала, что причиной выкидыша, приведшего к операции, после которой она, восемнадцатилетняя девушка, уже никогда не сможет иметь детей, было то, что Владик избил ее. Ногами по животу. Вины за этот поступок Владик за собой не ощущал никакой – Лера захотела променять его на какое-то новое, никому не нужное существо, вот и поплатилась! И при воспоминании о том дне внутри у Владика все переворачивалось от негодования.

Но – и он это чувствовал – от родителей Лера ничего скрыть не сможет. Подробности размолвки (про себя Владик называл произошедшее именно так) вряд ли породят у Лериного отца простые упреки – и Владик уже почти физически ощущал, как щеки его горят от твердых пощечин и из разбитого носа течет юшка, пачкая новую, подаренную очередной поклонницей рубашку…

Вот тогда-то парень и решил навсегда сбежать из этого «рая», грозившего вот-вот превратиться в ад. Именно с того дня жители Люсиновской улицы никогда больше не видели паренька с бархатными темными глазами, и вернувшиеся из-за границы Люська и ее Борис так и не увидели обидчика их дочери…

* * *

Когда мне наконец удалось собрать осколки рассказов, услышанные от людей, которые в той или иной мере были свидетелями произошедшего, в одно-единое целое, на Москву спустился вечер.

Я безмерно устала: при одной только мысли о постели и мягкой подушке, на которую я наконец-то смогу опустить голову и отрубиться часов на шесть, меня охватывала блаженная истома. Как там сказала Ада? Сегодняшний день будет решающим в раскрытии направленных на меня тайных козней и заговоров?

Она ошиблась. Я узнала, кто такой был этот Владик, узнала, что он причинил Люськиной дочери, которую она, как и всякая нормальная мать, обожала до безумия, ужасное, невосполнимое зло.

Но тайной за семью печатями для меня оставалось: какое отношение ко всему этому имела я? Даже если допустить, что Люська узнала обидчика дочери с первого взгляда (по описанию или по фотографии) и разыграла целый спектакль с единственной целью – наказать подонка, все равно было непонятно, как, почему и с какой целью труп этого человека оказался в моей квартире?! Почему и кто убил саму Люську? Почему? Почему? Почему?

Я просто не могла этого понять.

Именно это я и сказала Аде. Вернувшись в «Созвездие», я обнаружила ее, сидевшую на малиновом диванчике в холле, и, даже падая с ног от усталости, не могла не удивиться тому, что эта рыжеволосая (кто: фея? колдунья? ведьма?)… в общем, что Леди Зодиак не оставляет меня в покое.

И я была бы ей благодарна за это, если бы интуиция не подсказывала мне: помогая мне выпутаться из этого кошмара, женщина по имени Ада прежде всего удовлетворяет собственное любопытство.