Дело о бюловском звере - Юлия Нелидова

В общем, для всего мира Иван Несторович превращался в удивительного гения, который в разных областях медицины проявлял небывалую сноровку и бойкость ума.

На самом же деле он влачил существование марионетки. А кто был кукловодом?

Порой ему казалось, что сознание и не покидало его вовсе. Оно просто-напросто увяло, подобно цветку, забытому на подоконнике, который давно не поливали. А сам Иноземцев действовал лишь хорошо отлаженными рефлексами, как сеченовские лягушки с отрубленными головами, что продолжали после смерти дергать лапками и даже прыгать. Так Иноземцев автоматически, рефлекторно и жил, остатками воли пытаясь понять, что же это с ним: умопомрачение, болезнь Желино или выходы в иные реальности?

Пока ему не стало еще хуже.

Ни днем работать, ни ночью спать — совсем невмоготу. Работоспособность сошла на нет, ломило мышцы, сводило зубы, бил озноб, а порой даже бешено колотилось сердце и мутило. Видения совсем распоясались, ночная катаплексия усилилась, сновидения превратились в мучительные кошмары. Каждую ночь его будил громкий, раздирающий душу плач.

— Отпусти меня, отпусти, — стонало чудо-видение за окном: билось в перекрестье рамы, прижималось прозрачным лицом к стеклу. Порой оно легкой тенью витало у изголовья. Иноземцев видел заплаканное фосфоритовое лицо Ульянушки близко-близко, у самого уха дышала она. Касалась лба и исчезала. Следом прошмыгивала и гиена. Полусонный Иноземцев тянулся рукой, но понимая, что все это в очередной раз приснилось, засыпал вновь.

Наутро, пытаясь припомнить ночные кошмары, лишь уныло вздыхал, приговаривая: «Какая жалость, что я не могу вскрыть собственную черепную коробку и поглядеть на изменения в структурах мозга. Вот если бы у меня был аппарат, который записывает движения, нечто вроде фоторужья Марея…»

Следующей ночью призрак осмелел. Иноземцев открыл глаза и видит — сидит Ульяна Владимировна у бюро, склонив голову на руки, чуть вздрагивает от плача. Словно вдруг заметив, что на нее смотрят, вскочила, подплыла к кровати и, на колени опустившись, зашептала:

— Помоги, Ванечка, помоги. Кроме тебя, некому вызволить дядюшку из клетки.

Иноземцев заворочался.

— Ну что вы, Ульяна Владимировна, что вы сердце мне разрываете… как можно! — среди ночи-то.

А Ульяна за руку взяла, пальцы тепло сжала, глаза огромные, полные слез. Сама вся будто пронизана неземным сиянием и кажется совсем прозрачной.

— Спаси дядюшку, вызволи из клетки, его там мучить будут. Он, бедный, так мается, так страдает, заключенный в тело боуды, уж давно все грехи искупил. Помоги нам, Ванечка, помоги. Виновата я пред тобой, потому душа моя не знает покоя и возле тебя вьется. Никто меня не слышит и не видит, лишь ты один. Знаю, глядишь на меня из-под тяжелых век, говорить не можешь, думаешь — я сон. А я не сон. Я твои тетрадки читала, ты думаешь, что болен, нет, Ванечка, ты не болен, я существую. Ой, как виновата пред тобой! Но кончилась жизнь моя земная, не искупить мне моих грехов. Маяться мне веки вечные меж адом и раем. Лишь ты один помочь мне можешь. Вызволи дядюшку. Он добрый, он зла никому не желал, а если обманывал кого, только дурных людей обманывал. Он фокусником был, только и всего. Меня научил. Но я его не убивала, нет, оклеветана я, так мне и надо, одного осуждения заслуживаю — тебя обманула. Прости меня, Ванечка, прости. Дядюшкины мучения на моем счету. Я алмазы украла, через озеро переправлялась, а оно меня утянуло на дно. Озеро-то живое… Алмазы достать надо, со дна достать… и вернуть — в Африку свезти, в Обуаси, тогда мой дядюшка свободным станет и на небеса вознесется, потому как много он хорошего сделал. А я… нехорошая я, гореть мне в аду…

Иноземцев прикрыл веки, а потом опять открыл. Но фантом исчез. Окинул ординатор полусонным взором пустую комнату и повернулся на другой бок.

— Алмазы, озеро, Африка! — звенело в воздухе. — Алмазы, озеро, Африка! Спаси дядюшку…

Утром под Варин стук в дверь Иван Несторович едва не свалился с кровати. Но вскочив, первое, что заметил — ключ в руке. Откуда он здесь? Что за ключ? Массивный, железный, с коррозийными жилками. Иноземцев в ужасе отбросил его, потом спохватился, поднял, пощупал — твердый, вполне реальный предмет. Ключ как ключ. Пожал плечами, а находку в карман сунул — может, Варя обронила, а он ночью вставал, нашел и с ним спать дальше лег.

И спустился к утреннему чаю. Из кухни доносились изумленные восклицания Розины Александровны, Вари и инженера — соседа. Все трое стояли у окна, Аркадий Борисович держал газету и, проводя по строчкам лорнетом, возбужденно читал:

— «…господин Рост сообщает, что совершенно не понимает, как это могло случиться, ведь служащие зоосада всегда очень пристально смотрели за животными. По его словам, гиена выбралась из клетки ночью, незамеченной проскочила мимо спящего сторожа и вышла на улицу через незапертые ворота. Случилось сие дня три назад. Все это время ручной зверь прятался в Митавском переулке, на одной из заброшенных строек. Его заметила экономка титулярного советника Якова Яковлевича Кононова, проживавшего в оном переулке, в доме № 6. Пятнистая гиена — животное трусливое, быстро поддающееся дрессировке, потому о нападении с ее стороны не могло быть и речи, уверяет нас директор зоологического сада Эрнест Антонович Рост». До чего ж дожили, прости господи, — заключил инженер, — что такие хищники по городу разгуливают. Ну и что ж, что ручной, ну и что ж, что трусливый! Зверь, он и есть зверь, со своими звериными инстинктами.

Наконец все трое заметили стоявшего в дверях Иноземцева.

— Гуттен морген, Ифан Незторофич, — воскликнула хозяйка. — Злихать, што произхотить? Злихать? Теперь поюсь и ноз казать за двер. А ну как эта киен опять зпешит из зоосат? Или какой трукой зферь натумать зпешать? Киппопотам, злон!

Иноземцеву показалось, что Розина Александровна вдруг заговорила так, словно заподозрила его в неком злодействе, с каждым произнесенным словом все наступая, избоченясь и строго сведя брови. Он побледнел, рука потянулась в карман за ключом. Любой другой на его месте вынул бы чудную находку и осведомился, откуда она взялась в комнате, не Варя ли случайно обронила. Но ключ мог иметь самое прямое отношение и к ночной гостье, и к сбежавшему из зоосада зверю.

Наконец заметив, что все смотрят на него в ожидании, очнулся от временного ступора. Вынул руку из кармана и, изобразив на лице улыбку, ответил поклоном на приветствие хозяйки.

— Не нужно ажитаций, Розина Александровна. Сказано — зверь пойман. — Иноземцев снял очки, вынул платок и принялся старательно протирать стекла. — Хотите, я самолично сейчас прогуляюсь до Александровского парка и осведомлюсь, действительно ли нет причин для страха?

— Иван Несторович, голубчик, родненький, хорошо бы, а! — взвизгнула Варя.

— Если вас не затруднит… — добавил инженер конфузливо. — Я бы с вами отправился, да дела.

— Поклядит на это чудовисч, — взмолилась хозяйка. — Корошо ль упрятан он в клетка. Сертце не на мезто. Повсюту мересчится этот пятнистый чудовисч. Я фитеть, фитеть мноко раз. За молоко котить и фитеть тама… Кразифый тама с сопак на пофоток, а шкурка у сопак в точность, как здезь, на фотокрафический снимок в казет, — фсе ф пятна, колова маленький, а тело польшой.