Другая Вера - Мария Метлицкая

Вера, расчувствовавшись, тихонько, украдкой, заплакала. И тут же почувствовала деликатное участливое прикосновение к ее руке. Мягко улыбаясь, Михаил Иссидорович легонько пожал ей руку.

Вера с благодарностью улыбнулась.

– Томка, – шепнула она подруге, – ну что ты, ей-богу? Поухаживай за мужиком, ты же это умеешь! Смотри, он совсем потерялся среди этого блеска и мишуры.

Тамарка удивилась Вериной просьбе, но отказываться не стала. Видно было, что идея ей даже понравилась.

Свадьба продолжалась, и кажется, все складывалось удачно, но по-прежнему хотелось одного: чтобы все это поскорее закончилось. Казалось, время застыло. Перед глазами мелькали лица, знакомые и незнакомые, и, несмотря на кондиционер, было нестерпимо душно, платье, конечно же, по-прежнему жало, ноги в вечерних туфлях отекли и отяжелели, лицо зудело от пота и расплывающейся косметики, голова разболелась от бесконечных тостов, всплесков смеха, разговоров и пожеланий.

Геннадий Павлович все это видел и очень тревожился за жену.

– Тебе нехорошо? – в очередной раз шепнул он ей.

Вера устало посмотрела на него.

– Поскорее бы домой, а, Генчик?

– Родная моя, что поделать? Это все просто надо пережить – и все! Да и вообще скоро конец. Видишь, уже убирают столы и готовятся к выносу торта. Веруша, любимая, потерпи, а? Ну сама подумай – уйти нельзя. Дети обидятся, да и гости не поймут. Впрочем, на гостей мне наплевать! А вот сын – это да. Ну нельзя нам сейчас, понимаешь? – Он умоляюще смотрел на жену.

Под бравурный марш вывезли торт – высоченный, многоэтажный, сахарно-белый, позолоченный, многоярусный, поблескивающий в свете зажженных хрустальных люстр. Молодые, обнявшись и держа двумя руками нож, под громкие аплодисменты и музыку его разрезали. Запахло кофе, и наконец распахнули двери и окна. В зал ворвался долгожданный свежий вечерний воздух, пахнувший лугом и рекой.

Вера громко вдохнула, и ей показалось, что голову стало чуть отпускать.

Подошли дети, неся в руках тарелку с разрезанным тортом, – маме и папе!

Вера заставила себя встать, улыбнуться и раскрыть объятия для невестки и сына.

Увидела их лица – бледные, усталые, возбужденные.

«Им тоже все далось нелегко», – устыдилась она.

Поискала глазами Тамарку. Ну ничего себе, а? Тамарка и Иссидорыч кружились на танцполе.

«Кому, как не тебе, моя хорошая, – подумала Вера. – И дай тебе бог!»

Сын предложил выйти на улицу.

– Да, да, сынок! – обрадовалась Вера. – Давай немного пройдемся! Мы скоро поедем, вы извините, ребятки! Дорога неблизкая, да и устали мы, если честно. – Вера виновато улыбнулась.

Вышли втроем, но Геннадия Павловича перехватил кто-то в дверях, и он, извинившись, махнул рукой – дескать, догоню!

Странно, но после такой жары вечер был довольно прохладным – с реки тянуло зябкой свежестью, пахло свежескошенной травой и душистым табаком.

Вера облокотилась на перила и блаженно улыбнулась – какая красота, господи! Река искрилась темным, тягучим, словно расплавленным, серебром, на темно-синем небе зажглись желтоватые яркие звезды, дорожки белели сахарным гравием, и тишина после шумного зала казалась немного пугающей.

– Ну вот вы где, – услышала она радостный голос. – А я вас ищу!

Вера вздрогнула. Увидела удивленные, полные интереса глаза невестки.

– Отец! – радостно воскликнул Вадим.

Отец. Красовский был отцом. Стрельцов – папой.

Роберт стоял напротив Веры, и за поблескивающими стеклами очков она видела его глаза. Она кивнула ему и отвернулась.

Сын расспрашивал отца о впечатлениях, о свадьбе, потом что-то спросила Лидия, потом заговорили о свадебном путешествии. Оказалось, что тут все совпали – и Вадим, и Лидия, и Красовский были ярыми поклонниками и знатоками Франции.

Вера в разговорах не участвовала, продолжая молча и хмуро разглядывать медленно текущую реку.

Пару раз она оглянулась, надеясь увидеть застрявшего где то супруга. Молодых окликнули, и, извинившись, они поспешили к знакомым.

Роберт стоял в метре от Веры, и от него пахло все тем же парфюмом. Вера пыталась вспомнить, как он называется.

Он курил, и дым шел в ее сторону. Она поморщилась, отодвинулась от него и достала телефон – позвонить мужу.

– Ну как ты? – тихо спросил он. – Зябковато, правда? Это все от воды.

Вера с усмешкой глянула на него:

– О, какая забота!

– Не юродствуй, – оборвал Роберт. – К чему? Сегодня, кажется, вечер прощения. Или не так? Может, хватит, Вера? Жизнь прошла, а ты…

– Что я? – с вызовом спросила она.

– Да все не можешь простить. Я же вижу.

– Чушь! – дернулась она. – Что за чушь, господи? Вот именно – жизнь прошла. У тебя, знаешь ли, мания величия. Неужели ты думаешь, что мне все еще не все равно?

– Я не думаю, я вижу, – грустно улыбнулся он. – Если бы простила, было бы все равно.

– Бред, – бессильно и устало ответила она. – Какой бред. Я сто лет в счастливом браке, да и вообще – при чем здесь ты?

Он подошел к ней и попытался приобнять.

Вера напряглась, как стальная пружина.

Оттолкнуть? Подумает, что точно не безразличен. Да и зачем? Дружеское объятие на свадьбе сына – это нормально.

Вера взяла себя в руки и похлопала его по плечу.

– Все прошло хорошо, правда? Как гора с плеч. А как тебе Лидия?

Он не спешил выпускать ее из объятий.

– Лидия как Лидия. Обыкновенная. Такая, как все. Это ты была другая, Вера. Таких больше нет. А свадьба, – Роберт усмехнулся, – пела и плясала. Пышная и богатая была свадьба. Ну так, наверное, и должно было быть.

Вера высвободилась из его объятий, и их глаза оказались напротив друг друга.

Смутившись, как девочка, Вера подумала: «Какое счастье, что темно и он не увидит, как я покраснела».

– Я была другая, говоришь? – Вера усмехнулась. – Вот интересно! А когда ты это понял?

– Сразу, – тут же ответил Роберт. – Но дурак был. Молодой идиот. Не удержал.

– И слава богу, – усмехнулась она. – Не знаю, какому святому свечки ставить.

Он посмотрел на нее серьезным и долгим взглядом.

– Тебе виднее. – Снова взял ее за руку. – Простила? Я знаю, как я перед тобой виноват.

Вера звонко, по-девчоночьи рассмеялась.

– Господи, Роберт! Ты вообще о чем? Неужели это для тебя так важно: простила – не простила?

– Важно, – оборвал он ее. – Я всегда любил тебя. Всю жизнь. И причинил тебе столько горя.