Карл Великий. Основатель империи Каролингов - Гарольд Лэмб

Весело отзываясь на все свои имена, юноша Эйнгард скрывал свое стремление писать, как его учитель Алкуин. Вместе с тем тогда и впоследствии Шарлемань стал предметом его поклонения. В наблюдательных глазах нового ученика могучий Арнульфинг был не только величественным повелителем, но и привлекательным человеком с утешительными слабостями и прихотями.

Годы спустя Эйнгард описал Шарлеманя, когда тот находился в полном расцвете сил:

«Он был большой и сильный, высокого роста. Верхняя часть его головы была круглой, глаза большие и живые, светлые волосы, нос немного длинен, а лицо веселое и смеющееся. Стоя или сидя, он был полон достоинства и имел величавый вид, хотя шея у него была толстая и коротковатая, живот выдавался вперед. У него были твердый шаг, мужественная осанка, звонкий голос, хотя и не такой сильный, как можно было ожидать от человека его телосложения…

Он поступал согласно собственным желаниям, не слушая советов врачей, которых он почти ненавидел, так как они хотели, чтобы он отказался от жареного мяса, которым он наслаждался, и ел вместо этого вареное.

Карлу было нелегко отказаться от еды, и он часто жаловался, что посты вредят его здоровью. В еде он был умерен, а тем более в питье, потому что ненавидел пьянство, особенно в себе и своих домочадцах. Редко когда он позволял себе более трех чаш вина за едой. Он очень любил жареное мясо, которое его охотники приносили ему на вертелах. За столом он любил слушать чтение или музыку, рассказы о делах давно минувших дней. Вместе с тем он в равной степени любил книги святого Августина, и в особенности книгу «Град Божий».

Летом после обеда он съедал немного фруктов, осушал чашу вина, снимал одежду и обувь и отдыхал три-четыре часа. Он имел привычку просыпаться по ночам и четыре-пять раз вставать с постели. Одеваясь, он беседовал с друзьями, однако, если дворцовый граф докладывал о судебном деле, которое требовало его разбирательства, он немедленно приглашал заинтересованные стороны и выносил свое решение. Где бы он ни был, ему всегда приходилось разбирать какое-нибудь дело».

Старательному Эйнгарду способность короля приводить в порядок дела, словно сидя в судейском кресле, одновременно занимаясь другими вопросами, казалась удивительной, равно как и его готовые ответы.

«У Карла был дар говорить быстро, ясно и понятно. Он был так красноречив, что мог бы быть учителем, однако он весьма почитал своих наставников. Со священником Алкуином он трудолюбиво изучал риторику и особенно астрономию. Король научился вычислять и со знанием дела исследовал движение небесных тел. Он также пробовал писать и привык хранить под подушкой таблички и чистые листки, чтобы поупражняться в писании писем в часы досуга. Однако он начал обучаться этому так поздно в своей жизни, что не имел успеха…

Он привык носить национальное, то есть франкское, платье. На тело он надевал рубашку и штаны из льняного полотна, а сверху тунику, отороченную шелком. Ноги и ступни он обертывал обмотками, которые стягивал шнурками, а грудь зимой защищал плотно прилегающей курткой из меха выдры или куницы. Поверх всей одежды он набрасывал голубую мантию и опоясывал себя мечом, обычно с позолоченной рукояткой. Меч, украшенный драгоценными камнями, он носил только по праздникам или при встрече с чужеземным послом. По большим праздникам он надевал вышитые одежды и скреплял свою мантию золотой пряжкой, а вместо короны носил диадему из золота и драгоценных камней».

Пока Эйнгард служил своему герою, при дворе в Вормсе появился еще один карлик. Пипин Горбун покинул свое убежище в Прюме и очутился в совершенно чужом ему дворце. Фастрада, ослепляющая золотистыми волосами, правила женщинами, и ей прислуживали придворные дамы, разодетые и украшенные драгоценностями так, как его матери и не снилось.

Фактически дом короля теперь был полон женщин, когда его единокровные братья держали собственные дворы в далеких землях. Даже самый старший, красивый и бестолковый Карл, получил титул герцога Майна на реке Луаре (потому что Карл не оправдал ожиданий отца и из него не вышло полководца).

После вечерни, когда король отпускал своих паладинов, женщины собирались вокруг него на дворцовой лужайке и жужжали, как мухи у банки с медом. Все они блистали в новых пышных нарядах, словно занимали высокое положение, дарованное им Шарлеманем, и надевали эти наряды специально, чтобы доставить ему удовольствие.

Отец горбуна вольготно располагался на скамейке, покрытой гобеленом, на котором было вышито его имя – Carolus Rex[29]. Два этих слова разделяло изображение креста. Он никогда не уставал от треньканья арф и звонких девичьих голосов. Они вели себя как павлины, распускающие по мокрой траве хвосты-шлейфы. У Ротруды светлые волосы были стянуты пурпурной лентой, а на шее она носила золотую цепочку.

Горбун наблюдал и слушал, находясь среди прислуги, где он мог сойти за юнца, ожидающего, когда его позовут. Вместе с тем он был на десять лет старше дочерей Хильдегарды. Он заметил, что Берта прячется в тени колоннады и держится за руки с капелланом Ан-гильбертом. Когда падала ночная роса, она набрасывала на белоснежные плечи горностаевую накидку. Пламя свечи отражалось от ее золотой диадемы и узкого пояса из золотой парчи.

Когда отец звал ее, Берта откликалась и пела свою песню, аккомпанируя себе на арфе: «Через холмы и тенистые долины они приходят, усталые путники, – они приходят, с посохом и Писанием, в поисках покоя за холмами – в долину, где царит мир и покой Христа».

Вот так мелодично пела Берта, прекрасно зная слова, которые написал Ангильберт. Ее отец отбивал такт своей тяжелой рукой. Это было его время отдыха и веселья.

Горбун шпионил за прекрасными женщинами. Скорчившись в своему углу, он подмечал, как рослая служанка, принося фрукты, тайком целовала руку короля, а он гладил рукой ее бедро.

Эти женщины были распутницами. Они кружили вокруг своего повелителя, который щедрой рукой раздавал геммы, оправленные в серебро. Пипин задавался вопросом, замечает ли королева Фастрада их ужимки и кривляние, но ничего не мог прочесть на ее лице.

Ее отпрыски – сплошь девочки, и в спальне их светлые волосики отливали золотом. Пипин подумал, что Фастрада, возможно, и сверкает, как мягкое, податливое золото, но в душе она тверда, как камень, которым была облицована его келья в Прюме. Как знать, может быть, если на ее голову обрушить камень, это убьет ее?

Опустившись на колени у стены величественной часовни и слушая мессу, горбун слышал, как священник заканчивает молитву, отворачиваясь от алтаря: «За Карла, короля, за его сыновей Пипина и Карла, за Пипина, короля лангобардов, и Людовика, короля Аквитании, за королеву Фастраду».

В семье его имя стояло перед ее именем. Он достиг возраста мужчины, не приобретя никакого титула, кроме имени, упоминаемого в молитве. У Пипина недоставало силы, чтобы обрушить скалу на гордую голову королевы. Тем не менее у него были друзья, которые его предостерегали, новые друзья, которые пили вместе с ним вино и внимательно прислушивались к его словам, словно он был в чести и почете у своего отца. Они предостерегали его не говорить плохо о Фастраде.