Три стороны моря - Александр Борянский

— Погоди… — произнес наконец Рамзес Второй Великий. — Вода, пойманная в камень, ждет тебя. Вода прохладна, и она ждет тебя. Но ты не спеши. Полежи вот так, как ты есть, рядом со мной.

— Да, о Великий Дом!

Ей доставляло радость сопровождать короткие ответы его титулом. Хотя Рамзес открыл для нее пару своих имен и даже разрешил в присутствии ближайших советников использовать обращение «Раам-си».

— Расскажи мне еще о ней, о Великий Дом…

— Сейчас.

Впервые за много лет Рамзес Второй Великий позволил кому-то спрашивать о Нефертари. И он был благодарен северянке: он боялся оскорбить умершую любовь, а теперь Нефертари впервые ожила в словах.

Сначала он заговорил о ней осторожно, потом все увлекаясь, и уже не только Нефертари, не только ушедший вслед за ней сын-первенец, а занесенные песком ощущения молодости, дальней, как верховья Хапи, вернулись свежими и ароматными, почти не пострадавшими от времени.

— А почему ты спрашиваешь всегда только о ней?

— Потому что ты любил только ее, о Великий Дом.

Рамзес закрыл глаза…

— И меня! — неожиданно добавила Прекрасная Елена.

— Но мы с тобой на берегу живых.

Она встала для омовения… Рамзес любовался ее отличием: белой кожей, сильными бедрами, решительной осанкой, нечастой у женщин.

— Скажи, — остановил он ее на пороге затемненной комнаты, где сумрак граничил с безжалостным светом, — скажи, а мой Ба-Кхенну-ф, мы о нем тоже говорили, ты провела с ним немало ночей…

— Да, я не скрывала этого, о Великий Дом.

— Я знаю. Но почему ты не скрывала?

Елена обернулась. Солнце задевало ее волосы, делая их огненными, но лицо ее еще находилось в тени.

— Потому что не может быть сравнения, о Великий Дом, между человеком и живым богом самого могущественного из народов.

Рамзес усмехнулся.

— Ты права, жизнь-здоровье-сила. Можешь отдаться воде. Я приду.

Елена Прекрасная была совсем не то, что Прекрасная Елена.

Ее кожа была темнее, ее гордость еще не родилась, она тоже могла вскрикивать на двух, а теперь уже даже на трех языках, но она помнила, отлично запомнила, впечатала память в сердце — первый язык надо забыть!

Она подводила возлюбленного к пику блаженства, она старалась над ним, и под ним, и возле него, и для него, потому что знала — это ее супруг, однако и тут была путаница: она должна была помнить, что это ее второй супруг, хотя первого супруга видела только со стены, а тот, настоящий, супругом ее никогда не был.

Елена Прекрасная сливалась с возлюбленным своим, их губы соприкасались, а потом она скользила губами по его телу, она хорошо знала, что любит его, обожает, иначе не может, великолепно знала, потому что возлюбленного вручил ей тот, настоящий.

Она умела ждать, как никто.

В ожидании она дарила ему все: идеальный изгиб шеи, темноватую, но безупречную, экзотическую донельзя на севере кожу, свои выверенные движения, неукоснительно безумную страсть…

Она сходила с ума и шептала об этом на торговом койне Эгейского моря, она стонала на хеттском диалекте и под конец, чтобы супругу стало невыносимо приятно, чтобы к наслаждению его тела добавилось торжество честолюбия — она выкрикнула что-то непристойно сладострастное на языке данов, племени Атридесов, на языке Менелая и Агамемнона.

Она умела ждать, как никто. Она очень хотела дождаться.

Чтобы выжить в осажденном городе, ей надо было оставаться любовной болезнью этого человека как можно дольше.

Да, она прекрасна. Но все кончается.

Служение Афродите у них продолжалось, как всегда, до предела возможного, как ему нравилось, как у него получалось. Служанки снова устали подслушивать под дверью.

Никто не услышал, как их голоса слились, будто в песне. Никто не услышал его возгласа: «Елена! Елена!! Елена!!!»

Он упивался обладанием, на грани чувств повторяя ее имя.

Так было всегда, она привыкла.

Наверное, зря… Нельзя привыкать. Все-таки он очень хорошо это делал.

Лучше ли, чем кто-то? Вряд ли может быть сравнение между человеком и существом на пороге бессмертия.

Просто врученный ей супруг по определению, по условиям игры был для нее вторым. А два неполных десятилетия, с детства до зрелой юности, ее воспитывали, готовили, рисовали на песке для единственного первого.

А этот единственный первый решил по-своему.

Елена Прекрасная лежала расслабленно-грациозно.

— Что бы ты хотела, любовь моя, чего я еще не дал тебе? — спросил Парис.

Елена Прекрасная закрыла глаза и так, с закрытыми глазами, улыбнулась.

— Тебе было хорошо только что? — спросил Парис.

— В Трое стало совершенно некуда пойти, — сказала она, умело примешивая акцент Ахайи к хеттскому диалекту эгейского наречия.

Парис нежно погладил ее и поцеловал в плечо.

— Я понимаю тебя. Пока они не появились, были и рощи, и рыбалка, и купания, и ныряния, и утренние выезды на лошадях…

Пока они не появились, царство Трои-Илиона действительно нравилось ей. Если все равно надо ждать, она предпочитала ждать здесь. Если надо ждать с кем-то, она предпочитала Париса.

И он интересовал ее. Она любила наблюдать за ним.

— Скажи, — вдруг сказала Елена Прекрасная, — тогда, в Спарте, у моего отца Тиндарея, как ты догадался, что я полюбила тебя?

— Как я догадался? — повторил Парис. — Не знаю… Все женщины любили меня. Все женщины хотели быть со мной. Это так естественно… Разве нет?

Они помолчали.

— Но я же угадал? — спросил Парис.

— Их было много? — спросила Елена Прекрасная.

Два одновременно заданных вопроса они отметили поцелуем. И посмотрели друг на друга.

— Очень мало, — ответил Парис.

— Почему?

— У меня всегда был слишком большой выбор, а я не люблю выбирать.

— Как же ты нашел меня?

— Мне не пришлось выбирать. Я просто нашел.

— А кто же? Кто меня выбрал?

Это была подсказка. Это было максимальное проявление любви с ее стороны. Она почти сказала правду.

— Тебя выбрала Афродита, — ответил Парис. — Неужели ты не чувствуешь?

Они имели совершенно разные воспоминания, две женщины с совпадающим именем.

Все эти цари существовали только ради Прекрасной Елены.

Елена Прекрасная существовала только ради того единственного, кому принадлежала.