Сад небесной мудрости: притчи для гармоничной жизни - Майкл Роуч

Мы еще немного посидели молча, и тут на меня навалились и усталость от недолгого, впрочем, путешествия в Сад, и странные впечатления этой длинной ночи, и более всего – переутомление от освоения новых знаний и усилий по изучению столь нелицеприятного порой содержимого моего ума, – меня сморило, и я ненадолго уснул.

Мне приснился сон, будто я снова маленький, а на дворе весна, и все празднуют ее приход – событие, о котором я давно позабыл. Утро, светит солнце, я сижу за деревянной партой в нашей школе и смотрю в окошко на своих одноклассников, разнаряженных по-весеннему ярко. Они играют в догонялки и пляшут под звучащую отовсюду музыку и радостно смеются. Я в классе один, мне очень хочется присоединиться к веселью, но мне почему-то не встать и не выйти на улицу.

Вдруг в класс входит монах с темными глазами и мягкой доброй улыбкой, берет меня за руку и ведет в огромную сводчатую залу с большими высокими окнами, через которые льется солнечный свет, и великолепным гладким деревянным полом, натертым до блеска. Он слегка подталкивает меня к центру залы, где больше всего воздуха и света, и говорит: «Танцуй, танцуй все, что захочешь, придумай уже свой танец». И я вбегаю в сияющий солнечный свет, в самый центр огромного пустого собора и начинаю свой детский танец, начинаю кружиться, просто кружиться, раскинув в стороны руки, и смеюсь, смеюсь, смеюсь, запрокинув голову назад…

Мастер Шантидева легко коснулся моей руки; он уже был на ногах, наклонившись надо мной, его огромное сильное тело на фоне лунного света в монашеской одежде выглядело даже величественно.

– Нам пора, – кротко сказал он.

– Я это… как бы… подустал слегка, – отвечал я сквозь сон. – Вы идите, а я еще посижу.

– Нельзя, – ответил он мягко, – нельзя – нет времени.

– Да ведь еще вся ночь впереди.

– Кто знает? Кто знает?

– Ну еще две минутки.

– Ни к чему это.

– Мне надо.

– Нет, тебе не надо.

– Ну правда, еще самую малость.

– Вставай, мы отправляемся.

– Куда? Зачем?

– А как же твоя мать?

Я мгновенно проснулся.

– Моя мать?

– Да, твоя мать.

– Она что, здесь?

– Я этого не говорил.

– Тогда о чем вы? – спросил я, вскакивая на ноги против своей воли.

– Она ждет, ты ей нужен, она хочет, чтобы ты пришел. Ты пойдешь или будешь отдыхать?

– Пойду, конечно же пойду. – Я почувствовал новый прилив сил, усталости как не бывало, а надежда придала мне легкость и наполнила радостью.

– Так и знал, что ты пойдешь, – сказал монах и пошел вперед быстрыми широкими шагами; я без труда поспевал за ним. – Ты благословлен силой добродетели; ты чувствуешь радость, когда уверен, что делаешь добро, ты испытываешь великое воодушевление при мысли о том, что надо встать и помочь твоей матери.

Я и вправду чувствовал какую-то неведомую мне ранее свежесть и бодрость; не прошло и нескольких минут, как мы оказались возле дорогой моему сердцу скамьи у подножия чинары – у парты в школе, в Ее школе.

Здесь Мастер Шантидева развернулся так резко, что полы его монашеской одежды описали огромную дугу, и схватил меня за руки.

– Это будет здесь, и будет очень скоро, – весело заявил он.

Я с надеждой взглянул в его лицо и снова улыбнулся против воли, просто увидев сияние его улыбки.

– Что? Что будет-то?

– Вот на этой священной земле, – ответил Мастер Шантидева, указывая на маленькую зеленую лужайку, где мы так часто с ней возлежали, – которая скоро станет еще священнее, ты получишь наставления о двух последних из шести совершенств, ты узнаешь их в совершенстве от того, кто превосходит меня величием.

Я задумался на мгновение, шевеля губами, ведь, несмотря на эту длинную ночь в Саду, он научил меня только трем из шести совершенств. Шесть минус три равно три. Значит, осталось три совершенства, а не два. Он показал мне даяние, добродетельную жизнь и управление гневом – только три.

– А как же насчет четвертого совершенства? Кто научит меня четвертому?! – закричал я в страхе, что так и не узнаю его.

– Четвертое совершенство есть радость: радость пребывания в добродетели; радость от добрых дел; благое чувство от того, что ты добр; то воодушевление, что поднимает тебя, усталого и разбитого, к новым благим свершениям. Это такая добродетель, сладость которой никогда не забудешь, попробовав хоть раз. Просто вспоминай свою мать, потому что она ждет и в каждый миг, который она проводит без тебя, в каждый миг ее пребывания в страдании и растерянности, где бы она ни находилась, – в тот самый миг ты уже должен быть на ногах, должен изо всех сил стремиться к высшим достижениям духа, чтобы иметь возможность добраться до нее и принести ей эти высшие дары.

Это радостный путь в город восторга, это радостная задача – привести ее с собой. У тебя нет вообще никаких причин удручаться, вообще никаких причин сомневаться, вообще никаких причин колебаться и вообще никаких причин повернуть назад. Ведь позади только смерть, позади – навсегда оставленная тобой жизнь, сулящая только боль в настоящем и боль в будущем, жизнь, состоящая из накопления вещей и человеческих отношений, которые нельзя удержать, которые можно только снова потерять.

Ты на верном пути, ты нашел свой правильный путь – так радуйся же, без оглядки мчись вперед, ищи и найди ее, танцуй – танцуй, кружись в том танце, какого только ни пожелает твое сердце!

И он снова раскатисто расхохотался своим звучным глубоким смехом. Вот только непрошеные слезы наполнили наши глаза…

Вот так и случилось, что я, тихий, безобидный книжный червь, втайне от всех начал вести героическую жизнь Воина. Это был поистине новый опыт, совсем иное восприятие привычного мира, ибо, хотя передний край сражений этого необычного Воина и проходил через всю ту же старую библиотеку, мою обжитую маленькую келью в скиту и знакомую тисовую аллею, по которой мне приходилось ходить по вечерам на рынок за овощами, сам я действительно чувствовал себя совершенно другим человеком, потому что мое предназначение стало совсем другим, чем было раньше. Моя прошлая жизнь казалась мне теперь прогулкой по бульвару с магазинами на каждом шагу; я был зевакой, я был покупателем, от нечего делать пялившимся на витрины в поисках чего-то такого, что привлечет мой праздный взор, а затем прилагавшим все усилия, необходимые для приобретения полюбившейся безделушки.

Жизнь Воина была совсем иной. Я действительно был рыцарем в сияющих латах, верхом на грозном боевом коне, даже если сидел в своей маленькой библиотеке или бродил по тихим улочкам городка. Я гордо оглядывался теперь по сторонам, чувствуя себя всемогущим царем на троне, и искал любой возможности помочь своим подданным, любого случая защищать их и служить им, делая их радостными отныне и навсегда, вплоть до обретения ими полного счастья. Я жаловал им все, что было в моей власти: говорил добрые слова, расточал ласковые взгляды, дарил милые улыбки, дружески похлопывал по спине, выгребал для них всю мелочь из карманов, подбадривал тех, кто упал духом, делился той толикой своих тайных знаний, которую они в состоянии были с радостью воспринять. Но в глубине души я подносил им несметные богатства, наделял их глубочайшими духовными достижениями, даровал им то, что не могло принадлежать никому: синеву бескрайнего неба, шум океанского прибоя, цветы, что украшали все альпийские луга этой планеты… Чем больше искренности было в моих поступках и мыслях, чем сильнее звучало во мне пожелание, чтобы в один прекрасный день они действительно смогли получить все, что я предложил им – особенно, конечно, Просветление, – тем быстрее, уже не по дням, а по часам росло во мне глубокое радостное удовлетворение от моей благотворительной деятельности.