Ангел Рейха - Анита Мейсон

После нескольких месяцев переживаний и сомнений в связи с назначением его начальником технического отдела Эрнст пошел в гору в министерстве. Мне казалось, он начинал соответствовать занимаемой должности. Возможно, он не стремился к власти (на самом деле она вызывала у него двойственные чувства), но постепенно аура власти сгущалась вокруг него.

В первую очередь такое произошло благодаря «штуке». Данный проект послужил своего рода лестницей, на которую Эрнст взобрался. Он сделал умное предположение, и оно оказалось верным. Самолет Эрнста мог поднять и сбросить на цель гораздо больше бомб, чем любой из наших обычных бомбардировщиков, а его производство обходилось в два раза дешевле. Он также пользовался популярностью у рисковых пилотов, владевших техникой бомбометания. Точность бомбометания «штуки» была наглядно продемонстрирована в ходе гражданской войны в Испании, куда самолет отправили на испытание в составе эскадрильи «Кондор». Толстяк был в восторге от своего нового эффектного самолета, а Адольф вознес хвалы воинственному духу последнего.

Таким образом Эрнст получил статус эксперта.

Одним из первых приказов, которые он отдал на посту начальника технического отдела, стал приказ о реконструкции «Ю-88» в машину, способную пикировать с работающим мотором.

– Он должен пикировать, – сказал мне Эрнст. – Бомбометание с пикирования – техника будущего. «Штука» доказывает это.

По случаю получения звания генерал-лейтенанта Эрнст устроил прием. Мероприятие проводилось в огромном шатре в Грюневальде. Казалось, туда съехалась половина Берлина. Даже Толстяк заглянул на десять минут. Около полуночи часть гостей вышла искупаться в Хафели. Я с удовольствием поплавала при свете луны, а вот от дальнейшего участия в вечеринке предпочла бы отказаться. Разговоры партийных функционеров и употребление неимоверного количества алкоголя были не по мне. Эрнст знал это, однако упрашивал меня остаться.

– Ты мне нужна там, – сказал он. – Пожалуйста, пойдем.

Некоторые из присутствовавших считали нас любовниками. Меня довольно часто видели в обществе Эрнста. Он пользовался репутацией бабника. Какие еще у нас могли быть отношения?

Некоторые из гостей почти наверняка знали, что мы не любовники, но все же не понимали природы наших отношений. Я ловила на себе косые взгляды – взгляды женщин, которые прежде или в данный момент состояли с Эрнстом в связи либо имели на него виды. В большинстве взглядов читалась враждебность.

Я все гадала, заговорит ли кто-нибудь из них со мной, но никто так и не заговорил. И я не делала попыток завязать с ними беседу. Я не знала, о чем говорить. Эрнст никогда не подпускал нас друг к другу: свою очередную любовницу и меня. Ибо что у нас было общего? Только Эрнст, а об Эрнсте мы всяко не могли разговаривать. Ситуация казалась мне досадной, далее глупой, но так уж сложилось.

Порой мне приходила на ум мысль (совершенно отвлеченная), что мы с Эрнстом могли бы быть любовниками, что на самом деле это практически неизбежно – только в еще большей степени невозможно. Казалось, мы могли бы стать любовниками в другом мире, но в этом – совершенно исключено. Я толком не понимала, что я имею в виду, но Эрнст чувствовал то же самое и никогда не делал неразумных попыток превратить нашу дружбу в более близкие отношения.

Конечно, я радовалась, что сознаю невозможность подобных отношений с Эрнстом, и радовалась, что неспособна ответить взаимностью Дитеру. Меньше всего на свете я хотела влюбиться. Любовь стала бы для меня помехой во всем. Я допускала, что любовь является источником величайшего наслаждения: недаром люди поднимали столько шума вокруг нее. Но я четко понимала, что не могу себе позволить такую роскошь, если собираюсь заниматься любимым делом.

После той вечеринки Эрнст сказал мне:

– Довольно мерзкие типы большинство этих людей, но не пригласить их нельзя.

Он говорил не всю правду. На самом деле никакой особой необходимости приглашать этих людей у него не было. Эрнст был человеком противоречивым: компанейским и общительным, но никогда не открывавшим свою душу полностью; утонченным и разборчивым, но с явной склонностью к вульгарности. Именно это сочетание взаимоисключающих качеств вызывало недоверие у многих его коллег, обладавших более грубым складом ума. Эрнст вполне мог от души наслаждаться вечеринкой и одновременно презирать своих гостей. И если это означало, что он презирает сам себя, такое его отношение проявлялось во многом.

Природная двойственность его характера усугублялась двойственностью чувств, которые почти все мы испытывали к тому времени. О двойственности чувств никто никогда не говорил. Мы с Эрнстом никогда не говорили. Прошло несколько лет, прежде чем мы вернулись к разговору, состоявшемуся у нас в автомобиле Эрнста во время олимпийских игр.

Приемы, повышения по службе. Эрнст шел в гору.

Я тоже.

Однажды Эрнст позвонил мне из министерства и спросил, когда я собираюсь приехать в Берлин в следующий раз. Он сказал, что хочет обсудить со мной одно дело.

Я сидела в отделе летчиков-испытателей в дармштадтском институте и писала отчет. Я испытывала систему приземления планера на туго натянутые тросы. Такой прием рассчитывали использовать для посадки планеров на палубу корабля. При первой попытке машину на спуске подхватил встречный ветер, и она пошла вниз слишком круто и провалилась сквозь тросы. При второй попытке у планера чуть не отвалилась хвостовая часть. Я описывала эти яркие происшествия дубовым языком, принятым в министерских документах.

Звонок Эрнста привел меня в замешательство. Я не понимала, хочет ли он встретиться со мной в своем официальном качестве или по какому-нибудь неофициальному, но имеющему косвенное отношение к службе делу, или даже по делу сугубо личного характера. Эрнст не имел обыкновения проводить подобные различия и сейчас никак не постарался прояснить ситуацию для меня.

– Отлично, – сказал он, когда я ответила, что буду в Берлине в следующий четверг. – Мы пообедаем вместе. Значит, у меня появится повод пораньше уйти с работы.

Мы обедали в ресторане Хорхера. По слухам, это был самый дорогой ресторан в Берлине, пользовавшийся популярностью у представителей военно-воздушных сил. Вероятно, центр деловой активности министерства находился именно там, а не на Лейпцигерштрассе. Эрнст был единственным человеком в зале, одетым не в форму. Готовили там великолепно, но я не разделяла восторгов Эрнста этим заведением.

Эрнст заказал шампанское.

– Мы что-то празднуем? – спросила я.

– Я всегда пью шампанское, когда прихожу сюда, – сказал он, и я нимало в том не усомнилась. Эрнст мог пить шампанское в кабине планера в десять часов утра.

Я отпила маленький глоток, сожалея о напрасной трате денег. На роль собутыльника я никак не годилась. Я никогда не понимала людей, стремящихся потерять всякое соображение.

Мы болтали о том о сем. В министерстве произошли очередные перестановки. Толстяк любил такие грубые встряски, которые, на мой взгляд, нагоняли на всех страх – и только. Главным результатом последних перестановок, похоже, стало оттеснение Мильха на задний план, ибо теперь начальникам департаментов предписывалось отчитываться непосредственно перед Толстяком.