Битва за Лукоморье. Книга 2 - Роман Папсуев

– Дело нехитрое, – десятник снова кивнул на Федьку. – Этот молодчик вздумал противиться царской страже.

Великоградец сдвинул брови.

– Да неужто? Один – десятерым?

Вояка, медленно багровея, пошевелил пальцами на тыльнике сабли. Экий ты смелый, пронеслось в голове у Добрыни. И наглый на удивление. Или просто безнаказанность свою хорошо чувствуешь, оттого и не боишься на рожон переть?

– Мы досматриваем всех проезжающих, – буркнул наконец десятник. – Это ваша там телега во дворе?

Ну, понятно, сейчас будут мзду требовать.

– Наша, – по-прежнему невозмутимо ответил воевода, слыша, как сзади один за другим подходят соратники и встают у него за спиной.

– Глянуть надо, что везете, да она заперта, – десятник видел перед собой живую стену из стоящих плечом к плечу богатырей, рядом с которыми даже самый здоровенный из его парней выглядел неказисто, но говорил все же уверенно. Явно не сомневался: ничего худого ему чужаки сделать не посмеют. – Паршивец отказался ключ давать, пришлось проучить.

Добрыня расправил плечи. И отчеканил:

– Вы бы, прежде чем досмотр устраивать, узнали бы хоть, кто мы такие. У того же парнишки.

– А кто вы такие да откуда – нам все равно, – осклабился десятник. И ответил уже заученными словами: – Согласно указу его величества Гопона Первого всякий странник обязан уплатить в казну налог за проезд через Алыр, а царской страже дозволено обыскивать любую повозку, что оказывается на алырской земле. Мы в своем праве.

Добрыня улыбнулся. Холодно – и еще невозмутимее:

– Так и мы в своем, служивый. Мы – послы из Великограда, едем по делу к вашему государю. Всякий знает, что испокон веку заведено: посольства не досматривают. И обид им не чинят.

Если было возможно, Добрыня решал дела, не прибегая к силе. Драки с людьми царя Гопона он тем более не хотел, несмотря на наглость чернобронников. Вот и напомнил о древних законах, которые свято чтила вся Славия. И о том, что нарушившие эти законы и оскорбившие послов считались проклятыми.

Другое дело, что союзного договора с Алыром у Руси не имелось, а потому чернобронники могли заартачиться: мол, наша земля – наши правила. Но Добрыня уже видел: пыла и спеси у десятника при словах о великоградском посольстве сразу же поубавилось.

Алырец оглянулся на своих людей. Те тоже мрачнели, даже алчный огонь в глазах угасал.

– Грамота посольская есть? – хмуро осведомился десятник, кривя губы. Он уже понял, что придется идти на попятный, но изо всех сил пытался сохранить лицо.

Добрыня неспешно вынул из поясной сумки грамоту с княжьей печатью – и протянул черноброннику. Детинушка развернул ее, неуверенно завертел в руках, так что воевода засомневался: а умеет ли он читать? Но глаза у десятника были на месте, и великоградское солнце на красном сургуче он опознать сумел. Свернув свиток, алырец сунул его обратно Добрыне и буркнул:

– Счастливого пути.

Сделав знак своим подчиненным и по-прежнему стараясь держаться гордо, повернулся к двери.

– Постой-ка, служивый, – голос Добрыни, в котором звякнула сталь пополам со льдом, заставил десятника замереть на пороге. – Какую виру[8], по алырским законам, вам полагается уплатить нашему парню за бесчестье?

Кто-то из гуляк в углу за столом не выдержал: тихо и восхищенно присвистнул. А чернобронник, оборачиваясь к Добрыне, аж задохнулся, шумно втягивая в себя воздух.

– Обида, иноземным послам нанесенная, – дело серьезное, – Добрыня и бровью не повел, встречая полный бессильной злобы взгляд. – А вы – люди государевы, так что законы ревностнее прочих должны чтить. Его величество Гопон Первый, думаю, тех же мыслей держится.

Щеку чернобронника дернула судорога. Не сводя с русича злобно прищурившихся глаз, он полез в кошель на поясе. Шагнул к столу и выложил на столешницу крупную серебряную монету.

– Тут еще и лишку будет, господин посол, – почти прошипел он. И снова повторил с ненавистью: – Счастливо доехать.

Когда стражники убрались прочь, Добрыня повернулся к товарищам. Те стояли молча в ряд и усмехались. Местные за столами прятали глаза и сутулились, стараясь стать понезаметнее, однако на двух-трех ухарских рожах великоградец заметил уважительное одобрение.

– Ваня, сходи, покарауль, – велел воевода Дубровичу, и тот, набросив плащ, скрылся за дверью.

– Ну и дела тут творятся, – зло вырвалось у Василия. – И это – стража царская? По ним самим поруб[9] плачет, аж слезами изошел…

– У нас бы такое небывальщиной назвали, – покачал головой Михайло. – Всякое случается, и средь княжьих людей нечистый на руку урод затесаться может. Но чтобы открыто у проезжих мзду вымогать…

Богатырь был прав. На Руси служилый человек, посмевший вот так лихоимствовать, вылетел бы из государевой стражи легкокрылой пташкой, едва его схватили бы за руку – и это еще самое малое, что ему грозило по закону. Да и от позора мздоимцу потом вовек не отмыться… А о том, какая слава идет о бравых молодцах из личного войска Гопона, Добрыня еще в Великограде слышал и от алырских купцов, и от баканских послов. Тогда воевода ловил себя на том, что верит с трудом. Зато теперь убедился сам: ни капли лжи в тех рассказах не было.

Молчан тем временем уже осматривал Федькин синяк и, почувствовав на себе взгляд воеводы, поднял голову.

– Пустое, – хмыкнул он в ответ на незаданный вопрос. – До свадьбы заживет.

– Хорошо вам, богатырям, говорить, – обиженно шмыгнул носом подмастерье. И выпалил: – Не нужно мне его серебро!

– Тут не в серебре дело, Федор. В другом совсем, – Добрыня потрепал его по плечу. – А ты – молодец.

Богатыри снова расселись за столом. Воевода потянулся за кувшином и, морщась, допил кислое, вырви глаз, вино. Встреча с чернобронниками подтверждала: дела в Алыре творятся скверные. Не будь посольство богатырским, кто знает, как бы сложилось.

Кто-то из местных, похоже, уже достаточно хлебнул и решил, что пора подрать горло. Он затянул на всю трапезную грустную песню о тяжелой судьбе лихого удальца, что жаждет вольной жизни, да не дают супостаты. И все время грозит удальцу веревка, свиваясь то в кнут, то в плеть, то в петлю.

Песня больше походила на стон, и Добрыня счел это знаком: в «Шести головах» они засиделись. Когда воевода расплачивался, хозяин даже не пытался мошенничать, видать, тоже понял, что с русичами лучше не шутить.

После душной горницы, где впору было от чада и смрада топор вешать, свежий осенний воздух бодрил. Собрались споро, стараясь побыстрее покинуть неприветливое место, и вскоре Атва скрылась за лесом. Посольство продолжило путь на юг.