Дневник обезьянки (1957-1982) - Джейн Биркин

Дети все это время развлекались как могли, подняли страшный шум и вообще превратили помещение почты в какой-то салун! Кейт каталась на дверях телефонных кабин, а Шарлотта мычала как голодный теленок. Потом Кейт захотела в туалет, и очень милая сотрудница почты ее проводила. Мы с П.-Э. не чаяли, как поскорее оттуда вырваться. С почты мы отправились в турбюро Жослена, чтобы купить мне билет. Я как раз объясняла, что мне требуется, когда скандал устроила Шарлотта: оказалось, ей тоже надо в туалет. С ней пошла Кейт, дав мне возможность изучить расписание паромов и авиарейсов. Я немного побаиваюсь летать, особенно самолетами никому не известных компаний, как, например, та, что предлагает нерегулярные рейсы из Динара. Я им не очень-то доверяю. Потом я стала смотреть, какой паром отходит из Роскофа, и узнала, что он называется «Посейдон». Звучало не слишком вдохновляюще, и я не стала брать на него билет. Тут раздались крики: это шумела Шарлотта, не желавшая, чтобы сотрудница фирмы вместе с ней заходила в кабинку туалета. В результате мы вернулись на почту, и я позвонила в компанию Flash. Кейт и Шарлотту я на сей раз оставила в машине с П.-Э., предупредив их, чтобы хорошо себя вели.

Вдруг я услышала пронзительный вопль, от которого леденела кровь. Его звук проник ко мне в телефонную кабину, расположенную в глубине почты. Я бросилась на улицу, и что же я увидела? П.-Э. стыдливо прятался на переднем сиденье, а красная как помидор Шарлотта, сидевшая сзади, пинала ногами спинку его кресла и орала как резаная. Кейт лупила ее почем зря, требуя, чтобы она замолчала. Это было нечто! Я кубарем скатилась с лестницы почты и, как фурия, налетела на маленьких скандалисток. Вся деревня с огромным интересом приникла к окнам, наблюдая за этой живописной сценой. Подозреваю, они решили, что П.-Э. – какой-нибудь злобный дядюшка, который истязал бедных крошек, пока не выскочила негодяйка-мамаша, с бранью не нырнула в машину и не дала по газам, чтобы поскорее убраться подальше с места преступления.

Мы приехали в замок. Билеты стоят 4 франка с человека, для детей вход бесплатный. Я сказала кассиру, что он плохо знает моих детей, иначе потребовал бы за каждую двойную плату. Я как в воду глядела. Шарлотта наотрез отказалась идти с нами. Я пригрозила, что брошу ее одну, и она принялась плеваться и топать ногами. Вокруг нас собралась небольшая толпа. Люди смотрели на нас неодобрительно и отпускали обидные реплики. В конце концов мне пришлось взять Шарлотту на руки. Но, как только мы оторвались от нежелательных свидетелей, я влепила ей затрещину, и она пошла как миленькая. Мне стоило немалого труда удержаться и не бросить ее в колодец XII века или не зашвырнуть за крепостную стену. Мой материнский инстинкт куда-то подевался, и я с удовольствием сбагрила бы ее первому встречному, пожелай он ее у меня забрать. По-моему, П.-Э. в жизни не переживал такого замешательства; он намеренно отстал от нас метра на два и делал вид, что не имеет к нам никакого отношения. Шарлотта все-таки настояла на своем, и я несла ее на руках. Как только я ее подняла, то обнаружила, что она описалась. Ну конечно: она же отказалась идти в туалет в турбюро! Теперь я была не только в мыле, но и в детской моче. И разумеется, в ярости.

Все время, что мы ходили за экскурсоводом, я несла мокрую Шарлотту на руках, и вскоре она уснула. Кейт развлекалась тем, что подлезала под ограничительные ленточные ограждения и трогала руками предметы, трогать которые запрещалось. В какой-то момент я имела неосторожность буркнуть себе под нос, что мне не нравятся выражения лиц древних персонажей на портретах, украшавших стены. «Ну и уродина!» – чуть слышно произнесла я, но good old[141] Кейт, у которой ушки всегда на макушке, разумеется, не могла оставить мои слова без внимания. «Кто уродина?» – на весь зал переспросила она. Я принужденно засмеялась, но вызвала лишь новую волну недовольных перешептываний у себя за спиной, нарушивших здешнюю торжественную, почти священную тишину. П.-Э. был на грани истерики: я видела, как его колотило. Он старательно отворачивался от нас, вперяя взор то в один, то в другой предмет, но крепко сжатые губы выдавали его возмущение. Не помню, чтобы я еще когда-нибудь так же смеялась, если не считать того случая, когда Эндрю на кремации тети Мэдж с грохотом свалил со стола сборник псалмов. Кейт присела в каждое старинное кресло и пыталась играть в классики на наборном паркете. После всего этого мы зашли в чайный салон и купили детям мороженое. Здесь они вели себя как два ангелочка. «Это был кошмар!» – сказала я, обращаясь к П.-Э. «О нет! – ответил он. – Это была анфилада кошмаров!»

Воскресенье

Вот и настал этот день. Как не хочется расставаться с Серджо! Я знаю, что с ним сейчас все хорошо и он больше во мне не нуждается, но я терпеть не могу оставлять его одного. Паковать свой чемодан, проверять паспорт… Для меня это ужасно.

Серж заснул. Мне тоже надо поспать. Завтра мне вставать в 7:15 утра. Бедного папочку будут оперировать в 18:00. Сейчас поцелую Сержа. Спокойной ночи!

Вечер понедельника, Лондон

Лежу в папиной кровати, в доме 65 на Деодар-Роуд[142]. Как здорово быть с мамой и Линдой. Мы провели тихий спокойный вечер. Ужинали дома.

В аэропорт мы с П.-Э. ехали вместе, и дорога заняла два часа. Потом я села в самолет. Мужчина на соседнем кресле сказал, что страшно боится взлета и посадки; я ответила, что меня больше пугает то, что происходит между первым и вторым. Короче говоря, полет обещал быть сплошным удовольствием. Самолет был не реактивный, и нас изрядно трясло. Я все время потела, и меня даже вырвало. Не удивлюсь, если мое фото появится в самом жалком виде на обложке какого-нибудь таблоида. Когда я спускалась по трапу, меня шатало. Не полет, а кошмар. На такси я доехала до Патни. Линда была дома. Мама уехала в больницу к папе. Мы с Линдой часок посидели в саду. Пригревало солнышко, что было замечательно. Вскоре вернулась мама. Она выглядит сногсшибательно. Волосы у нее отросли и стали более мягкими. Врач полтора часа осматривал папу и пообещал сделать все, что в его силах, но только в том, что касается больного глаза. Он сказал, что папа сможет читать в очках. Или он имел в виду лупу?

Мы с мамой и Линдой навестили папу в больнице. Он со смехом рассказал нам про своего анестезиолога, который сегодня днем приходил, чтобы подготовить его к операции. Как выяснилось, тот понятия не имел, что у папы проблемы с легкими, да и вообще ни о чем не имел понятия! Папа сказал, что его лицо показалось ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел. Может, это какой-нибудь нацист, от которого он прятался на бретонском побережье? Я так счастлива, что я с ними! Я дала папе Манки – на удачу. Мы много смеялись. Папа – очень храбрый, я ведь знаю, как он боится этой операции. Анестезиолог принес ему кофе с печеньем, что выглядело довольно странно: папе ведь не разрешили даже завтракать. Пока шла операция, мы ждали в чайном салоне; пили чай с булочками. Я послала Сержу телеграмму; написала, что пока все идет хорошо и что я его люблю.