Последняя любовь Гагарина - Дмитрий Бавильский

Разговоры их в основном получались необязательными, завязанными на сводки новостей (а в Иркутске опять самолёт упал, а недавний дефолт не повторится) или на проблемы российско-китайской дружбы, это промежуточное, межеумочное – «а у нас в России», «а у нас в Китае…». Когда каждый чувствует, как его большая страна дышит в спину.

Говорить о личном избегают, замещая личное пересказом обычаев и странностей.

54

– А в Иркутске опять самолёт упал, – начинает Наташа по привычке.

Но Аки молчит, не поддерживает. Обычно он охотно, с азартом откликается, а тут – набрал молочный коктейль в рот и пузыри делает, соломинкой балуясь: ребёнок и всё тут. Меньший брат.

Наталье его жалко стало, положила ладонь на его руку и сразу стал виден контраст: белая кожа, жёлтая кожа и никаких волос – получается, что у Натальи волос на теле много больше, чем у её мужчины.

Наконец, китаец решился и перешёл к прямым вопросам. На которые, ничего не скрывая, Наталья ответила, что она замужем, у неё двое детей и она отчаянно скучающая отчаянная домохозяйка, которой совершенно некуда девать силы.

За детьми ходит гувернантка, в доме есть повар и уборщица, муж постоянно зависает на работе («Летчик он у тебя, что ли?» – простодушно уточняет Аки), а ей, в минуту душевной невзгоды, и скучно, и грустно. И некому руку подать.

Вот она и подала. Аки.

– Понятно, – сказал он.

И на лице его не отразилось никаких чувств. Они, чувства, конечно, были. Распирали, раздирали грудь, пытались вырваться наружу. Только со стороны трудно понять, что восточный человек чувствует. Глаза узенькие, скрыты за стёклами затемнённых очков, вот уж точно – потёмки.

Наталья поняла его сдержанность иначе.

– Не веришь?

В дамской сумочке, вместе со вторым томом «Анны Карениной» в гибком переплёте («У меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них…») оказался паспорт. Ну, точно – «Мамонтова Наталья Валерьевна», штамп прописки на улице Кирова и штамп о браке, вот и дети в разделе «Дети», двое, мальчик и мальчик.

55

Аки расстроился так сильно, что даже и не понял, насколько сильно: новый язык, с которым приходилось жить, отчуждал его от реального переживания, не давал приблизиться и погрузиться ни в отчаяние, ни в радость.

Все казалось неокончательным, ненастоящим. Неопределённость автоматически переносилась и на страну, к берегу которой однажды его прибило. Страну, мучительно ищущую выход из собственной промежуточности – когда одна эпоха закончилась окончательно и бесповоротно, а другая, как население ни старалось, всё не начиналась и не начиналась.

А потом ударили морозы, со скрипом под ногами и скрежетом на зубах, и Аки понял, что такое «настоящая русская зима», фирменный деликатес, к которому теперь и он, и он тоже, причастился.

Первые две зимы, проведённые в России, вышли игрушечными, сплошь состоявшими из оттепелей и слякоти, Аки решил по умолчанию, что так и должно быть, и тут грянули крещенские морозы. Ходить никуда не хотелось, сидел у телевизора, боясь высунуть на улицу даже кончик своего китайского носа.

После осеннего объяснения с Натальей отношения их пошли под откос, последовало несколько встреч, одна другой преснее. Если раньше Аки не позволял себе не найтись, тут же откликался на любой звонок Натальи, то теперь медлил брать трубку, не брал вовсе, а то и просто отключал телефон, зачем он ему в этой чужой стране?

Одиночество накатывало волнообразно. Иногда забывался на работе, Аки любил первую реанимацию, смотрел, как ведут себя другие врачи. Сути их поступков он так и не понимал, но старательно копировал алгоритмы, иногда у него получалось, он понимал, что «вписался», и тогда испытывал «чувство глубокого удовлетворения».

Он не мог понять странных русских, интуиция молчала или подсказывала очевидные нелепости, приходилось жить наобум, не подозревая, что может принести завтрашний день. Непредсказуемость умножала ощущение неуюта, которым Аки щедро делился с Гагариным.

Когда он впервые увидел Олега, то вспомнил книжку «Как закалялась сталь», включённую в китайскую школьную программу. Гагарин напомнил ему Павку Корчагина, героического строителя узкоколейки, превозмогающего трудности во имя светлого будущего, в которое безоговорочно верил.

Гагарин казался ему человеком светлым, устремлённым вперед, к незримым берегам, на которых живут и радуются свободные люди. Угадал ли Аки своего товарища, или снова ошибся, покажет время. А пока Аки – только бы день простоять да ночь продержаться, поэтому – отчего и не седовласый Олег Евгеньевич? Главное, что слушает и пытается понять, не отталкивает, глаза у него внимательные, чуткие.

Если у Олега было время, они общались, гуляли по проспекту или в сквере, где во все времена года пахло дубовой прелью. Но чаще всего (особенно после того как возникла Дана, точнее, блокнот и… Дана) времени у Гагарина не оставалось, он бегло здоровался с китайским коллегой и пробегал мимо. Аки не обижался, ему ничего не оставалось, как холить и лелеять свою самостоятельность.

Вот он и холил. Вот он и лелеял.

А потом Дана неожиданно пропала, исчезла, будто корова языком слизнула. Большим, шершавым языком. Вот недавно крутилась возле зеркала, примеривая новую соломенную шляпку. В белом платье с большими алыми горошинами. Крутилась-вертелась. Кривлялась, изображая Мэрилин Монро, трубочкой вытягивала ярко накрашенные губы. И, чу – исчезла. День нет, другой отсутствует, трубку не берет, как быть?

Тут Гагарину уже точно не до китайца, такие ломки начались…

56

С деньгами как с детьми. Маленькие деньги – маленькие проблемы, с большими хлопот не оберёшься. Нужно вкладывать, наращивать обороты. Если, конечно, ты не хочешь однажды оказаться перед пустой копилкой.

Сначала Гагарина не слишком заботили вопросы применения долларовой наличности, он так и не понял, тратится она или нет.

Время от времени, припадая к тайнику с аккуратными пачками, Олег пытался сообразить, сколько же он потратил и сколько ещё осталось. Иногда ему казалось, что сумма тратится быстрее, чем нужно (а как нужно?) и надолго её не хватит. И тогда он включал тормоз и на пару дней переходил на режим тотальной экономии. Пил кефир и жевал сухофрукты.

Чтобы, помимо прочего, проверить, способен ли он вернуться к состоянию той, прежней жизни, где денег всегда не хватало. В бережливости, которая стала одним из его основных свойств, не было ничего сложного, каждый раз словно бы включался прежний режим существования, так и не забытый. Олег как бы переключался и начинал жить прижимисто.

Но с каждым разом бюджетный минимум, который он намечал, становился всё крупнее и крупнее, постоянно вмешивались траты, преднамеренные или не очень (покупка домашнего кинотеатра самой последней марки или поездка на последнюю премьеру Боба Уилсона, ведь премьеру Уилсона, если верить Дане, пропустить нельзя).