Первый крестовый поход. Зов с Востока - Питер Франкопан

Боэмунд был очень целеустремленным человеком. Он славился своими мускулами и четкими взглядами на все, начиная от тактики ведения боя и кончая собственной прической: он не отращивал волосы до плеч, как поступало большинство европейцев, а подстригал выше ушей{465}. Боэмунд был выдающимся военачальником, но, как выяснилось во время наступления его войск на Византию в 1082–1083 годах, был также склонен к эгоцентризму и лени. Он якобы сидел на берегу реки с друзьями и ел виноград, пока его воины атаковали императорскую армию у города Ларисса (по крайней мере, такие ходили слухи){466}. Но для папы было важно, что как минимум один влиятельный норманн из южной Италии принимает участие в экспедиции. Привлечь других было трудно: Рожер Сицилийский был умен и понимал, что кампания против мусульман на Востоке угрожает вызвать беспорядки среди его собственных многочисленных мусульманских подданных{467}. У Рожера Борсы, который в 1085 году унаследовал герцогский трон в Апулии, поход не вызвал особого интереса. Зато его старший сводный брат Боэмунд, которого обошли при дележе земель после смерти Роберта Гвискара, воспользовался шансом присоединиться к восточному походу.

Во многом план Урбана II увенчался полным успехом. Важнейшие аристократы Европы, желающие присоединиться к экспедиции, потянули за собой множество рядовых рыцарей. В результате папа оказался вдохновителем массового движения. Огромные усилия были затрачены на пропаганду, чтобы рыцари взялись за оружие и всплеск эмоций вылился в реальные действия. Однако некоторые аспекты плана Урбана II по-прежнему оставались неясны. Не был решен вопрос командования – сразу у нескольких аристократов сложилось впечатление, что именно они будут главнокомандующими армии крестоносцев. Сам Урбан II считал своим доверенным лицом, отвечающим за руководство экспедицией, епископа Ле-Пюи{468}. Однако другие видели в этой роли себя. Скажем, Раймунд Тулузский называл себя лидером христианских рыцарей, идущих на Иерусалим{469}. Граф Гуго де Вермандуа также высоко оценивал свой статус и нес папское знамя, предлагая считать себя представителем папы в походе{470}. Некоторые рассматривали Стефана де Блуа «главой совета всей армии»{471}, и сам он был того же мнения, написав своей супруге Аделе, дочери Вильгельма Завоевателя, что нобили выбрали его главнокомандующим{472}.

На самом же деле управление армией во время трудного похода на Восток переходило от одного человека к другому. Да, Урбан II пытался подстраховаться и избежать обид и ссор из-за конкуренции среди европейских аристократов, каждый из которых считал себя его представителем. Однако вопрос о едином командовании походом папой не ставился еще и по другой причине: по прибытии в Византию европейцы переходили под командование Алексея I Комнина. По тактическим и стратегическим соображениям Урбан II мог проявлять осторожность и не говорить об этом прямо, но факт остается фактом – боевыми действиями должен был руководить византийский император.

Общие цели Крестового похода были вполне понятны – защита христианской церкви на Востоке, изгнание нечестивых турок и в конце концов выход к Иерусалиму. Однако конкретные задачи оставались неясными. О завоевании или оккупации Святого города не было и речи, не говоря уже о том, чтобы удерживать его в будущем. Также отсутствовали конкретные планы того, какие города, регионы и провинции следует атаковать в ходе военных действий против турок. Ответы на эти вопросы были известны только в Константинополе. Именно Алексей I определял стратегические цели – Никея, Тарсус, Антиохия и другие важные города, захваченные турками. Однако для начала крестоносцы по прибытии в Константинополь должны были согласиться с византийским планом кампании. Впрочем, для решающего свои политические задачи Урбана II военные планы стояли не на первом месте.

Именно позиция императора определила выбор будущих участников Крестового похода. Алексей I нуждался не в доброй воле, а в военной поддержке. Для борьбы с турками ему нужны были рыцари, имевшие боевой опыт, и именно это неустанно повторял Урбан II. Один религиозный деятель, живший в те годы, отмечал: «Я имею возможность знать, потому что был одним из тех, кто своими собственными ушами слышал слова папы римского Урбана, когда он призывал мирян совершить паломничество в Иерусалим и одновременно запрещал монахам делать это»{473}. Он запретил «тем, кто не годен к сражениям» принимать участие в экспедиции, по словам другого хрониста, «потому что такие пилигримы являются скорее помехой, обузой, не приносят практической помощи»{474}.

На фоне «сильнейшего эмоционального подъема христианских народов», говорится в одном из документов, папа должен был прилагать большие усилия к тому, чтобы исключить тех, чье участие в походе мешало бы его успеху{475}. Папа откровенно высказывается на эту тему в письме монахам монастыря Валломброса в Тоскане осенью 1096 года: «Мы слышали, что некоторые из вас хотят присоединиться к рыцарям, которые направляются в Иерусалим с добрым намерением освобождения христиан. Это правильная жертва, но запланирована она не теми людьми. Мы вдохновляем рыцарей отправиться в экспедицию, потому что они могут обуздать жестоких сарацин и вернуть христианам прежнюю свободу»{476}. Практически ту же мысль он подчеркнул в письме жителям Болоньи, написанном незадолго до этого{477}.

Высокопоставленное духовенство последовало примеру папы. Однако без трудностей не обошлось. Епископ Тулузы был вынужден серьезно постараться, чтобы отговорить от участия в экспедиции Эмерию из Алтеи, очень богатую женщину. Она была так решительно настроена присоединиться к крестоносцам, что уже «подняла крест на правое плечо» и дала клятву дойти до Иерусалима. Эмерия с большой неохотой согласилась воздержаться от участия в походе, но только после того, как епископ убедил ее в том, что устройство приюта для бедных было бы более богоугодным делом{478}.