Аманда исчезает - Мелисса Фостер

Молли побрела в ванную, впервые за много лет нервничая перед встречей с мужем, а когда открыла дверь, ее окутало облако пара. Похожий на теплую дымку с океана, пар мигом разбавил утреннюю прохладу.

– Привет! – неуверенно позвала Молли.

Скрытый пластиковой занавеской Коул замер, потом шевельнулся, но не ответил. Молли отвернулась, расстроенная. Она почистила зубы и, набравшись мужества, снова повернулась к душу. Раз – она скинула футболку Коула, бросила в корзину для грязного белья и отодвинула штору. Коул удивленно на нее уставился. «Неужели просчиталась?» – подумала Молли. В следующий миг Коул взял ее за руку. Струи воды падали Молли на грудь, стекали по ногам. Он мыл ее, лаская каждую складочку, каждый изгиб ее тела. Его прикосновения, как всегда, возбуждали, лучше воды смывали любой негатив. Коул медленно намылил ей спину, провел большими сильными ладонями по ее ягодицам, по бедрам… У Молли перехватило дыхание. Он намылил ей икры, бока и прижал к себе. Теплые струи воды шелестели, словно гимн их любви.

Ханна въехала на стоянку почты Бойдса в тот самый момент, когда из здания выходил Ньютон, припарковалась и поспешила ему навстречу. Ньютон внимательно огляделся по сторонам и чуть ли не побежал к своей машине, хотя Ханну, разумеется, заметил.

– Ньютон! – позвала Ханна. – Спасибо, что привез одежду и прочее. Карла говорит, все подошло и очень понравилось.

– Не за что. – Ньютон отвел взгляд, потом все-таки посмотрел на Ханну, не зная, куда деть руки. – Мы все стараемся помочь, так ведь?

– Наверное, так. – Ханне казалось, на ее плечах бремя всех проблем мира. Она была очень благодарна Ньютону и Карле за то, что помогали его нести.

Ньютон открыл машину и медленно опустился на водительское сиденье: возраст давал о себе знать.

– А ты не беспокоишься? – шепотом спросила Ханна. – Ну, сам знаешь о чем.

Ньютон крепко сжал руль, глядя прямо перед собой. Он посмотрел на Ханну, точно хотел заговорить, потом сделал глубокий вдох и снова уставился в окно. Ханна давно привыкла к его манерам, к его вечной рефлексии. Она хорошо понимала его молчание, они ведь так условились много лет назад. «Это пакт, – подумала Ханна, – самый настоящий пакт, хотя и негласный». Сейчас она этот пакт нарушала. Что ею двигало – страх, инстинкт самосохранения? – она точно не знала, но впервые за двадцать с лишним лет почувствовала желание освободиться, скинуть оковы секретов, которые стали ее жизнью. Каждый из них выполнял свои обязательства, каждый делал то, чего требовал долг. Сперва Карла, потом, когда Карла заболела и оказалась беспомощной, подключился Ньютон, а потом она, Ханна. К кому еще мог обратиться Ньютон? Кому мог доверить своих детей? Кто еще мог присматривать за его женой, когда после операции на желчном пузыре та подхватила инфекцию? Ньютон был Ханне как брат… нет, ближе, как муж, о котором она всегда мечтала. Такой муж ценил бы ее, не стал бы кричать и точно не бросил бы. В самую трудную минуту Ньютон выхаживал ее, читал медицинские справочники, консультировался с бывшими сослуживцами из других городов. Ньютон добрый и великодушный, а она поставила его в ужасное положение. Он по отношению к ней ни за что бы так не поступил. Ньютон открыл рот, чтобы ответить, но Ханна его опередила:

– Погоди! Ньютон, извини меня, я не хотела… ну, говорить об этом. Пожалуйста, помолчи! Разговоры последней надежды лишают. То, что мы делаем, почти всегда кажется правильным, но порой, наоборот, совершенно ненормальным.

Ньютон вздохнул, явно собираясь что-то сказать, но Ханна быстро проговорила:

– Все это пустое, не обращай внимания!

Она развернулась, чтобы уйти, но Ньютон остановил ее, протянув руку и осторожно тронув за локоть.

– Ханна… Ханна, ты чудесная женщина. Чарли – дурак. Мы поступили правильно – сделали то, что должны были сделать.

Ханна понимала, что он прав, но в очередной раз спросила себя, почему же тогда ее жизнь обратилась в одну большую ложь.

Молли бежала мимо старых викторианских домов на Уайт-Граунд-роуд. У пасторского, того самого, где убили Родни Летта, она остановилась. Дом из красного кирпича казался заурядным и на общем фоне выделялся лишь потому, что других кирпичных на улице не было. Молли понимала: ее любопытство отнюдь не похвально, только ноги сами понесли через дорогу и за дом. Задняя стена тоже была совершенно непримечательна, если не считать высоких окон с рифлеными стеклами. Три ступеньки вели к маленькой веранде, обитой сеткой. Сетка порвалась: ее словно выталкивали изнутри и растягивали по-другому. Ступеньки были из дощечек размером два дюйма на восемь, от времени посеревших и чуть потрескавшихся, но вполне прочных. На веранду вела дверь из сетки и фанеры с ржавой металлической ручкой. Молли толкнула дверь и, поморщившись от скрипа, вошла на веранду. Окно слева было куда новее задних – Молли подумала, что убийцы Родни залезли в дом именно через него. Она прижала руку к холодному стеклу, но окно видений не навевало. Молли заглянула на кухню. Разумеется, после убийства Родни дом отремонтировали – полы перестелили, стены перекрасили. Интересно, что за люди тут сейчас живут? Кто решился купить дом, где разыгралась столь жуткая трагедия? Молли вернулась на крыльцо, осмотрела зеленый дворик и поежилась: от бега она взмокла и теперь стало зябко. Она обошла вокруг дома и остановилась: через дорогу, перед церковью, стояла пастор Летт и в упор смотрела на нее.

Вверх по склону холма, между кукурузными полями у церкви – Молли бежала к месту для привала. Адреналин в крови так и бурлил – давало о себе знать посещение пасторского дома. На вершине холма Молли остановилась перевести дух. Ее взгляд скользнул через поля и по главной дороге к крышам наступающих с юга предместий округа Колумбия. Где-то там, между лесами, спрятался парк аттракционов. Мысли неизбежно перескочили к Трейси, и Молли затопила печаль. Она обернулась в ту сторону, где находился дом Перкинсонов. Башенки дома едва угадывались за деревьями.

Бегом до конца тропки и вниз по склону, к поляне. Среди деревьев гулял ветер, и ветви издавали гнетущие стоны. Внушительные деревья будто охраняли, прятали поляну от чужаков. Молли подошла к первому деревянному ящику, тому самому, возле которого обнаружила фантик. Вкус яблочного леденца, к счастью, не появился, и Молли ощутила облегчение, к которому примешалась досада. Она прижала руку к рассохшейся поверхности ящика и стала ждать Картину. Закрыла глаза – пусть перед мысленным взором появится место, куда упрятали Трейси. Она слышала шорох ветра, шелест опавших листьев, но других ощущений не было: ни покалывания, ни расплывающихся образов, ни мурашек на коже – только пустота и разочарование.

Молли отдернула руку. Т-образный шрам практически исчез. «Черт! – крикнула она небу. – Покажись, мать твою! Чувствую ведь, здесь что-то есть! Только направь меня, остальное сделаю сама». Молли дрожала от холода. Пропитавшаяся потом одежда липла к телу. На лбу проступила испарина. Молли обежала вокруг полянки раз, другой, третий – согреться, а заодно получше изучить это место. Она останавливалась возле каждого ящика, прижимала ладонь к сухому дереву и ждала знака. Напрасно. Поочередно поднимала крышки, заглядывала внутрь. Крышки были тяжелые, но разочарование ложилось на сердце еще большей тяжестью. Она металась по поляне, изводя себя бесконечными «а если». В миллионный раз Молли пожалела, что не умеет контролировать Картины и вызывать их, как получилось в участке.