Красная Луна - Елена Крюкова

Как же вы оставите Беса? Бросите? Вы ведь приехали с ним?

Ничего. Подождет. Прикажите кому-нибудь последить за ним. Он мне нужен.

Хайдер сделал знак одному из своих черных лысых солдат. Из толпы выпростался длинноногий, как оглобля, парень. Архип его не знал. Он не видел, как парень, чуть враскачку, подошел к нему, замер у него за плечом. Зато он видел, как Ангелина повернулась к нему спиной. Тяжелый пучок ее волос тускло блеснул старой медью в тревожном полумраке. Тусклая лампа качалась, как на допросе, над головой. Скинхеды все были в черных рубахах. Им приказали: сегодня приходить в парадной форме. Казалось — весь Бункер полон кишащих черных тараканов.

Он видел слепыми, не своими, чужими глазами, как Ангелина, повернувшись, горделиво вскинув голову, стуча вечными каблучками по каменному полу Бункера, пошла за Хайдером. Он шел впереди, она — сзади. Она ступала Хайдеру след в след — так ступают другу другу в след волки в белом метельном поле.

ПРОВАЛ

Хрустальная ночь. Хрустальная ночь.

Это ведь о ней сказано мною, бедным Нострадамием:

Замрут в постелях своих одинокие люди,

А эта звезда, раскаленно-красна, над белым миром взойдет;

И на круглом, огромном, как небо, железном блюде

Новый Бог слуге-человеку хрустальный нож принесет.

И ножом тем хрустальным ночью морозной и звездной

Он один, верный Божий слуга, перережет всех,

Кто забыл о возмездии справедливом и грозном,

Кто святой погребальный плач обращал в оскорбительный смех.

А Божий ли он слуга? Может, у него совсем другой хозяин?!

Я вижу. Я вижу все, особенно ежели мне дадут хорошенько выпить. Я же отменный врач, и врачевал я отлично, и в Провансе и в Лангедоке, и в Лионе и в Сан-Реми, и в Питере и в Москве проклятой, видите, народ так и валит ко мне толпами: «Исцели! Исцели!» А я что, Господь Бог, что ли? Рюмочку налейте — за рюмочку и Господом Богом стану, дай перекрещусь, да простит мне Бог настоящий мое святотатство.

Они готовят Хрустальную ночь, я это вижу. Более того — знаю. Потому что они не выдерживают жить без святого. А святое все растоптано и на свалке давно сгнило. Храмы гудят колоколами, а что толку? Люди бегут по зимним улицам, вбегают в воронки метро, тают, исчезают под землей, снова выныривают из мрака и бегут, бегут — как на белой зимней фреске. И лица у них — нарисованные. И жизни у них — сгоревшие окурки.

Поэтому Хрустальная ночь обязательно должна быть. Боже, Боже, не надо ее! Не надо! Зачем так много крови!

Зачем вы все рисовали кровь, сумасшедшие художники… Зачем все смерти рисовали… Вот и дорисовались… А я — довиделся… Мои видения становятся правдой. И я не знаю сам, куда от нее деться, от моей правды. Она убьет меня самого, моя правда, погубит. Но я же вижу все, все — на тысячи лет вперед. Кто я такой? Может, я сам был хрустально заморожен много лет? Сидел, положив руки на колени, хрустальный скол с давней забытой, мертвой жизни, в черной пещере, высоко в горах? А потом земля повернулась вокруг своей оси, океаны сдвинулись, материки дали трещины, изнутри, из земного сердца, вырвался огонь, и я в своей пещере ожил, и из хрустального и застылого превратился в живого, теплого, нищего и страдающего? Дайте мне немного горячего вина, люди! Сварите мне глинтвейну! Напоите меня! Накормите! Я — пророк! Я пророчу вам — завтра, уже завтра будет страшная Хрустальная ночь в вашей, люди, напрочь спятившей стране!

Тесная, темная комната в Бункере. Его комната. У него, Хайдера, только у него есть от нее в кармане ключ.

Маленькая лампочка над дверью, двадцать пять свечей. Они еле различают лица друг друга. Голые стены. Голый каменный пол. Ни матраца, ни мата. Ни стола. Ни тряпки. Ни скамьи. Ни стула. Ничего. Где он собирается ее распинать? Или он даст ей пощечину за дерзость, пнет ее сапогом в живот, как собаку на снегу, и уйдет прочь, закрыв ее здесь надолго, на бесконечное черное время? А потом, когда она смирится, станет жалкой и покорной, — придет и возьмет. Ей стало жарко, она вспотела от этой невероятной, доставившей ей удовольствие мысли. Еще никто так не обращался с ней. Так обращалась с людьми только она.

Он закрыл железную дверь изнутри и сунул ключ в карман. И сделал шаг к медноволосой, со змеиной улыбкой, гордой женщине, глядевшей на него сверху вниз.

Ну? — спросила она, вздернув голову повыше. — Сразу приступишь или повременишь?

Он усмехнулся.

Мне кажется, ты сама этого хочешь. Но я способен наступить на горло собственной песне, если это надо будет.

Надо — кому?

Они простреливали друг друга глазами. Ты непростая пташка. Ты непростой петушок. Гляди-гляди, не заглядись только. Уж не загляжусь. Черные очки надень! Нет, это ты закройся на всякий случай рукой, а то ослепнешь.

Что тебе надо? Кто ты?

Ты хвастался, что ты рентген. Вот и просвети меня.

Журналистка?..

Как пошло. Плохо же ты обо мне думаешь.

Если ты из спецслужб, я застрелю тебя тут же, на месте.

Хайдер положил руку на оттопыренный карман черных галифе. Ангелина выше вздернула подбородок. Она шагнула к нему и подняла руку над низом его живота, едва касаясь ширинки. Он даже не успел отпрянуть.

У тебя здесь слишком горячо, — насмешливо сказала она. — Я люблю мужчин, у которых здесь чувствуется пламя. И таких, что наставляют на женщину сразу и себя, и револьвер.

На миг она коснулась его ширинки ладонью. И вдруг крепко прижала руку, вцепилась, как кошка. И тут же руку отняла. И отшагнула назад. Доли секунды. Он разжал губы. Скулы его вспыхнули.

Ты проститутка? Ты пришла сюда на ловлю?

Все мы в этой стране проститутки и жиголо. Все мы проституируем как можем. — Насмешливая улыбка не сходила с ее лица. Улыбался и он. Она перевела взгляд на его вздувшуюся ширинку. — Разве ты не этим же занимаешься со своей лысой челядью?

Еще раз назовешь моих солдат «лысой челядью», я…

Ты выстрелишь в меня? В меня, мальчик мой, уже стреляли. И, как видишь, промахивались.

Ты что, гипнотизерша?

Теплее. Уже теплее. Гипнозом я тоже владею. Одна из классических древних техник.

Техник?..

Все на свете есть техника, мой герой.

Я не твой герой!

Он стоял перед ней, косая сажень в плечах, с жестким пронзительным взглядом, глаза голубые, как холодное северное небо, и странно, по-монгольски, стоящие косо, лицо римского тирана, гладко выбритое, с перчинкой безуминки в пульсирующих зрачках, широкие скулы, желваки ходят около ушей, перекатываются орехами; полные губы, усмешливо раздвинутые, а подбородок круглый и жесткий, твердый, будто мраморный, с вмятиной под нижней губой; и на щеках, над смеющимся ртом, — ямочки, как у ребенка. Мужское лицо, от которого навзничь падают женщины. Лицо конкистадора. Лицо голливудца. Лицо деспота. Лицо — Вождя.