Красная Луна - Елена Крюкова

Сойти с трибуны. Подойти к этой красивой хищной женщине. Сдавить ее в мгновенных, страшных объятьях.

Архип не помнил себя. Когда все опустили руки, он все еще стоял с воздетой вверх, застывшей рукой. Смотрел прямо в лицо Хайдеру. Ангелина обернулась к нему, нажала на его руку рукой, как если бы она была рукой железного, пластмассового робота, опустила ее вниз.

Не будь дураком. Все на тебя смотрят.

И правда, Зубр и Фарада, Люкс и угрюмый Баскаков, обернувшись, смотрели на него. Люкс, оскалившись, кинул ему:

Эй, где пропадал, Бес? Без тебя тут скучновато было. Ниче, теперь-то уж повеселимся. Через десять дней…

Хайдер, тяжело ступая, сошел с трибуны. Ему выкрикивали из толпы: «Эй, Фюрер, а где собираемся?.. Фюрер, хайль, а где пушки получать будем?.. А машины где нас будут ждать?..» Он поднял руку перед лицом ладонью к ним, к скинхедам.

Все распоряжения получите позднее! Мои люди вам все расскажут! Помните, вы — солдаты! Вы выполняете приказ! И больше ничего! И помните о том, что вы солдаты настоящей, священной войны! Такой войны, которой здесь никогда больше не будет!

Он, расталкивая кулаками, локтями кучкующихся вокруг него, обожаемого Вождя, скинхедов, от которых пахло вперемешку острым молодецким потом и дорогими парижскими дезодорантами, табаком и конской шкурой, не сводя глаз с Ангелины, подошел к ней. Она ждала этого. Не шевельнулась, с места не сошла, ждала, как к полу приклеенная. Откинула со лба красные гладкие волосы. Красный тяжелый пучок оттягивал ее голову назад. Со стороны казалось: она — в тяжелой красной короне.

«Конечно, он чувствует ее священность. Ее хищную древность. Ее сакрал. Как я не догадался раньше! Она — священная тетка, магическая тетка, священная древняя красношкурая корова, нет, колдовская рыжая рысь из древних лесов. Напрыгнет на плечи с высокой сосны — и — зубы тебе в загривок… Она меня загрызла… А теперь хочет — его… Боже, какой я дурак… Я — не понял! Я ничего не понял! Она — охотится! Она — огромная кошка! Она охотится за каждым, в ком течет и пылает свежая, бойцовская кровь… Она сама хочет крови… Зачем я ее сюда привел! Хрустальная ночь, какая такая ночь, зачем?!.. когда?!.. Хайдер, не гляди на нее так. Хайдер, я убью тебя!»

Архип сам не понимал, что с ним. Его кулаки налились чугунной чернотой. Если бы сейчас, сию минуту, при нем, на поясе, был бы револьвер — он, не раздумывая, с зачерненным, задымленным болью и ревностью разумом, выхватил бы его из кобуры и всю обойму выпустил бы в своего святого Фюрера.

А святой Фюрер не дремал. Он слишком близко подошел к Ангелине. Он взял ее за подбородок. Он поднял ее лицо повыше, еще выше, вот так, к тусклому свету, чтобы тщательнее, внимательней рассмотреть. Он разлепил губы. Углы его рта дрогнули, приподнялись в усмешке. Ему доставляло удовольствие смотреть на нее, видимо, не знающую, что такое смущение и стеснение — на нее, наглую, сильную, слишком красивую, слишком уверенную в себе.

Наша?

Ангелина не стряхнула его руку со своего подбородка. «Держи меня так, за подбородок, держи. Гладь мою шею пальцем. Погладь мои губы. Видишь, какие они вкусные, сочные… гладкие… теплые. Ты хищен. Я хищна. Вдвоем, Вождь, мы составим хорошую пару. Ты никогда еще не видел таких, как я? А я — таких, как ты. Видишь, как все прекрасно получается? Знал бы ты, чем я занималась… занимаюсь! Да, вот так, твой палец очень горяч, веди им по подбородку, по моим губам, так, да…»

Хайдер, не сознавая, что делает, погладил ее пальцем по щеке, провел по полуоткрытым губам. Выпачкал палец в ее перламутрово-розовой помаде.

Считайте — ваша.

Она сказала это тихо и внятно. Так, как если бы сказала: «Бери меня скорее, прямо здесь. В темном углу твоего вонючего Бункера». Хайдер улыбнулся шире. Показал зубы. Она зеркально воспроизвела его широкую улыбку.

Откуда вы? Вас привел Бес?

Бес — это Косов?

Ну да.

Это я привела его.

Вы же здесь впервые. Я вынужден вас проверить.

В чем будет заключаться ваша проверка?

Их голоса доносились до Архипа как сквозь туманную пелену, как сквозь плотный занавес или через закрытую дверь, хотя он стоял рядом и стриг ушами. «Надо бы отойти. Отойти? Если я отойду — Хайдер заберет ее. Выведет отсюда вон, и они сядут в ее машину и поедут. А я? Она меня бросит? Я же ей нужен. Она же — со мной! Нет, навозный жук, она уже не с тобой. Ты разве не видишь — она уже с ним. С ним! Переживи! Зубами не скрипи! А то зубы сломаются. И ты не сможешь никому больше перегрызть горло. Я тебе, тебе горло перегрызу, ты, мой Фюрер!»

Хайдер приблизил скуластое, широкое лицо к лицу Ангелины. Они были одного роста. «Если она снимет сапоги на каблуках — она станет ниже меня», - с радостью подумал он. Женщина всегда должна быть ниже мужчины. И ростом, и по сути. Женщина — явление второго, низшего порядка. Прав был Гитлер: киндер, кирхе, кухен. Дети, церковь, кухня. Это — для всех. А немногие? Избранные? Такие, как… вот эта?

В том, что я вынужден буду вас подробно допросить. И изучить ваше досье. И проверить вас на детекторе лжи.

Вы так хорошо оснащены? У вас даже есть детектор лжи?

Она сказала это так насмешливо и презрительно, будто бросила: «Вот как, в таком вертепе — и еще имеется детектор лжи, ну, супер».

Он постучал себя по лбу. Она все еще глядела непонимающе.

Мой детектор лжи, сударыня, здесь. Я слишком хорошо чую, когда мне врут, а когда говорят правду. Но для проверки мне нужно уединение.

Он уже откровенно смеялся. Засмеялась и она. С проворством и хитростью ловкой мастерицы она копировала, обезьянничала все его ухватки, его улыбки, смешки, мимику. Живое зеркало, старый как мир психологический прием, чтобы обезоружить противника, ввести его в замешательство, смутить.

Уединение? Извольте. Сейчас?

Да.

Где?

«Боже мой, о чем они говорят? Об уединении? Почему они так резко, отрывисто бросают слова, словно больно, наотмашь, бьют словами друг друга? Зачем я привел ее сюда? Зачем она освободила меня сегодня, именно сегодня, из своей больничной тюряги, лишь на один только вечер? У меня больше не будет вечеров. Не будет ночей. Ночей — с ней. В той затхлой палате, под стоны Суслика, под храп Феди Шапкина, под тяжкие вздохи Солдата. Он увезет ее. Он увезет ее — навсегда?!»

Здесь.

Здесь есть комната, где можно уединиться?

Есть.

Прекрасно.

«Она сказала — „прекрасно“. Что — прекрасно? О чем они договорились? Я ничего не понимаю. Я давно не был на воле, и кровь стучит у меня в ушах. Я поел ее вшивых бутербродов с осетриной, и меня тошнит с рыбы. Он увезет ее навек, и я никогда не поеду с ней на Енисей. И мы никогда не поедим с ней настоящей, свежевыловленной осетрины, никогда не порыбалим в Бахте, в Ворогове. Никогда я не покатаю ее на староверской смоленой лодке. И на порогах мы не разобьемся о камни. И всей, всей жизни больше не будет. Что — прекрасно? Она — прекрасна?»