Против либерализма к четвертой политической теории - Ален де Бенуа

Постепенно меняется весь облик общества. если раньше часть дивидендов, получаемых выигравшими, доставалась и проигравшим, находящимся в низу социальной пирамиды, то теперь положение изменилось. расширение безработи­цы означает конец эпохи, когда те, кто входил в состав сред­него класса, были уверены в том, что ни они, ни их потомки больше не окажутся в пролетарской среде. несмотря на то что либералы постоянно твердят о том, что рынок — это «игра, в которой выигрывают все» (Ален Мадлен), в жизни все более внедряется «общество, построенное на песке»: бо­гатые все больше богатеют, бедные становятся все более не­ защищенными и исключенными из общественной жизни, среднему классу все труднее удержаться посередине.

В то время как мир в целом становится все богаче, а де­ нежные массы, циркулирующие на финансовых рынках, не перестают расти день ото дня, разрыв между прибылями и заработными платами не перестает расти как в отношени­ях между различными странами, так и в рамках одной стра­ны. например, на американских предприятиях мультипли­кативная разница между самой низкой и самой высокой зар­платой за последние 30 лет выросла с 20 до 419! Состояние трех самых богатых людей мира превышает годовое увели­чение ВВП в 48 наиболее бедных странах, где проживают 700 млн человек. Повсюду расширяется пропасть между фи­нансовыми элитами и массой неквалифицированных, сезон­ных и низкооплачиваемых тружеников, безработных и мо­лодежи. В этом тоже состоит новизна современной эпохи.

В то же время происходит утверждение продвинутой элиты, эгоистичного и волатильного «гиперкласса» (Жак Аттали), который состоит уже не из предпринимателей и капиталистов старого стиля, а из эгоистичных индивидов, держателей «кочевого» капитала. Эти люди обладают зна­нием и контролируют большие коммуникационные сети, т. е. совокупность инструментов производства и распреде­ления культурных благ, но при этом не имеют ни малейше­ го желания участвовать в общественных делах, которые они знают лучше, чем кто­либо.

Лоран Жоффрен пишет: «не подлежит сомнению, что отныне во французском обществе, так же как и в других де­мократических обществах, господствует необуржуазия.

Этот новый класс отличается не только размерами своего состояния и привилегированным местом в обществе, но и своей мобильностью. Мобильностью географической, интеллектуальной, технологической. Сконцентрированный в мобильных профессиях (коммуникации, технологии, фи­нансы), он держит в своих руках власть не столько матери­альную, сколько символическую, основанную на способ­ности влиять на общественное мнение. Он является частью мира, стремительно меняющегося, обладающего способ­ностью к адаптации, мира, которым управляет закон конкуренции. Этот класс формирует новое человечество: не связанное договорными обязательствами, подвижное, ци­ничное, космополитическое, отличающееся высокой и раз­нообразной покупательной способностью. нет ничего более чуждого ему, чем границы, статусы, гарантии и запреты, то, что полагало непреодолимым прежнее человечество. Из­бавленные от превратностей общества, подверженного от­крытости и аномии, защищенные своими охранными агент­ствами и опционами, представители этого класса покидают свои народы и рассматривают всякую попытку народных масс отстоять прежние гарантии как популизм»22.

Социал­демократы в противоположность либералам, проповедующим «саморегулирующийся» рынок, верят в то, что могут управлять новым капитализмом или держать его в узде23. но способны ли они еще на это? Социалисты давно уже отказались от обобществления средств производства24. Правительство Лионеля Жоспена противостояло покупке «Оранжиной» «Кока-­Колы», но не смогло предотвратить ни увольнений в компании Michelin, ни закрытия завода Renault в Вильворде. Исправительные и распределитель­ные попытки социал­демократов, фактически левых либе­ралов, найти компромисс между требованиями обществен­ ной жизни и демократии, с одной стороны, и гегемонией рынка и императивами мондиализации, с другой, ни к чему не ведут. В той мере, в какой они связывают уровень благо­ состояния с одним только финансовым богатством, игнори­руя другие параметры общественной жизни, они способ­ствуют индивидуализации и монетаризации общества25.

Правда состоит в том, что государство все меньше вме­шивается в экономическую жизнь, чему не перестают руко­плескать либералы.

Старый капитализм был еще привязан к нации в той мере, в какой предприятия получали и тратили свои при­ были внутри государства, способствуя в какой­то мере умножению его могущества. Сегодня, когда дивиденды изыс­киваются за пределами своих государств, капитал фактически избавился от национальной принадлежности. Финан­совая мондиализация переместила реальное экономическое могущество с национального на планетарный уровень, с уровня предприятий на уровень ТНК, из общественной сферы в сферу частных интересов. Государства, становясь жертвами интернационализации рынков и роста их финан­сового могущества, не способны быть инструментами сколько­нибудь действенной экономической политики в долгосрочной перспективе. Подвижность международных инвестиций, постоянно перемещающихся в поиске наилуч­шей выгоды, сковывает возможности государственного ре­гулирования, особенно в социальной и фискальной сферах. любое регулирование, которое не укладывается в интересы капитала, немедленно сводится на нет делокализацией пред­ приятий, утечкой кадров и бегством капиталов. Более поло­ вины европейских решений, оказывающих влияние на внут­реннее производство, имеет неправительственную природу. Во Франции доля обязательных расходов государства (об­служивание долга, зарплаты, траты на общественные нуж­ды) уменьшилась с 43 % в 1990 г. до 12 % в 1998 г.

Вольфганг Рейнике хорошо проанализировал эту про­ пасть между национальными государствами, продолжаю­щими черпать свою легитимность из границ, более никого не останавливающих, и транснациональными компаниями, не знающими никаких территориальных ограничений26. накопление богатств, в том числе финансовых, происходит уже поверх государственного уровня, в то же время обмены организуются так, чтобы избежать налогового прессинга.

Мнение о том, что экспансия капитала может быть на­ правлена в нужное русло с помощью какого­то обновленно­го кейнсианства, является ошибкой. Государство не только становится все более и более бессильным, но и не представ­ляет уже общего интереса в противоположность интересам частным. С какой­то точки зрения, оно само поставлено на службу рынку. нобелевский лауреат в области экономики 1998 г. индиец Амартья Сен пишет: «Своими успехами капитализм обязан государству в той же степени, что и рынку». Удивительно видеть некоторых левых, забывающих о роли буржуазного государства в продвижении рынка, в то время как еще несколько лет назад они неустанно говорили нам о классовой природе этого государства.

Болтански и Шапелло интересуются в своей книге прежде всего уменьшением роли и значения антикапиталистической критики. При этом они различают «художественную» критику и критику социальную. Первая характеризуется антикапиталистическим романтизмом и либер­тарианским задором мая 1968 года. Она обвиняет капитализм в неаутентичности и всеобщем внедрении рыночной пси­хологии и рыночных ценностей. Такая критика притязает на автономию и креативность. Вторая сетует более на эгоизм капитала и эксплуатацию бедных. Будучи инструментом классических левых и ультралевых, начиная с XIX в. она ограничивается обвинениями в несправедливости и предложениями увеличения зарплат и социальных гарантий в качестве панацеи. Обе эти критики, которые дополняют друг друга, но не смешиваются (ведь они наблюдают разные формы отчуждения), находятся сейчас в упадке. Внедрение ценностей мая 1968 года (креативности, уживаемости, сексуальной свободы) в динамику нового капитализма, в результате симбиоза, обезоружило «художественную» критику. Что же до критики социальной, то она обязана своему упадку не только крахом альтернативных теорий и си­ стем, но и растущей индивидуализации и деинституциализации, которые делают бесполезными политические партии и профсоюзы.