Гнилое яблочко - Т. Р. Бернс

Потом я пишу еще одно письмо, не давая себе времени на раздумья.

…

Я не успеваю дописать свое имя. Стеклянная дверь, на которую я опираюсь, открывается. Я падаю назад и роняю планшет.

— Ты, наверное, за червяком, — говорит Мартин, кассир из Кладовой.

— Простите? — Я вскакиваю. Поднимаю планшет. Трясу его, потому что экран весь в помехах.

— Еще нет девяти. Ты ранняя пташка. Должно быть, прилетел за червяком.

Экран планшета мигает и включается, открываясь на главном меню вместо письма. Радуясь, что я ничего не сломал, я кладу компьютер в рюкзак и вслед за Мартином вхожу в Кладовую.

— Да, — говорю я. — Подыскиваю себе червяка.

Он идет по магазину, включает везде свет и открывает ключом витрины. Я кладу ладонь на панель и жду приветствия.

«Добро пожаловать, Симус Хинкль! У вас… 2001 кредит!»

Турникет пищит. Я прохожу внутрь.

— Так что же ты купишь? — спрашивает Мартин. — Шарики для пейнтбола? Новый лук со стрелами? Титановый фримеранг?

Титановый фримеранг? Не знал, что такие бывают. Меня подмывает взглянуть на него, но потом я напоминаю себе, зачем я здесь.

— Килтерский детектор дыма с автоматической системой пожаротушения, — говорю я. — Пожалуйста.

Мартин поправляет стопку камуфляжных футболок. Он замирает и поднимает глаза.

— Это стоит две тысячи кредитов, — говорит он.

— Я знаю.

— А сколько у тебя есть?

— Две тысячи один.

— Как же ты будешь покупать новые боеприпасы?

Я пожимаю плечами:

— Видимо, никак.

Он обдумывает это, потом снимает с пояса увесистую связку ключей и идет вглубь магазина.

— Как скажешь, умник. Я просто продавец.

Я жду у прилавка. Через минуту он возвращается с прозрачной пластиковой коробочкой. Внутри — тонкий диск, не больше серебряной монеты. Я рассчитываюсь и всего через несколько секунд выхожу из Кладовой. Засовываю коробочку в рюкзак для сохранности и направляюсь вниз по тротуару.

— Доброе утро!

Я останавливаюсь и смотрю налево — на гольфмобиль, в котором сидит Анника. На ней серебристая куртка, как и у других — у большинства — хулиганов, только у Анники она длиннее и оторочена белым мехом. На голове пушистая белая ушанка, глаза закрыты сверкающими солнечными очками в серебряной оправе.

— Холодный денек. — В доказательство ее слов изо рта у нее вырывается белое облачко пара. — Не хочешь прокатиться?

За этим вопросом следует непродолжительная внутренняя борьба. Если бы дело было перед Родительским днем, я бы залез в машину не раздумывая. Но теперь, когда я главный отщепенец во всей Академии… Стоит ли? Если директор подвезет меня на урок математики, это вряд ли пойдет на пользу моей репутации.

— Давай-ка еще раз. Я хотела бы, чтобы ты со мной прокатился.

Она все еще улыбается, но говорит серьезным голосом. Я догадываюсь, что она скорее требует, чем предлагает, обхожу гольфмобиль и сажусь внутрь.

— Ну, как дела? — спрашивает она более веселым голосом, когда мы трогаемся с места. На этот раз мы движемся не со скоростью света, и разговаривать проще.

— Хорошо, — говорю я. — Отлично. Лучше не бывает.

Она смотрит на меня искоса.

— Правда? Вот почему ты один сидишь за обедом? Проводишь свободное время за телевизором? Держишься подальше от хулиганства?

Я не знаю, что сказать. И ничего не говорю.

— Дело в родителях? Ты по ним скучаешь? До конца семестра осталось всего несколько дней. Потом ты на целых три недели поедешь домой.

У меня замирает сердце.

— На три недели?

— Угу.

— А что потом?

— А потом ты вернешься на весенний семестр.

Она говорит об этом весело, как о чем-то будничном. Как будто это уже свершившийся факт, какая-то радостная перспектива. Но я думаю только об одном: когда я вернусь домой — не важно, как там будут складываться дела, — я сделаю все, чтобы забыть о том, что я когда-то здесь учился.

— Большая сила — большая ответственность, — говорит Анника. — Слышал это когда-нибудь?

Я качаю головой.

— Это одно из моих любимых выражений. Оно означает, что чем больше ты даешь людям, тем больше они от тебя ждут. Ты можешь радовать и огорчать людей так, как другим не под силу, так что тебе надо быть очень осмотрительным в своих действиях. К тому же тебе всегда надо помнить о высшем благе. Все это необычайно интересно, но очень трудно.

Кажется, я понимаю, о чем она… но не могу сообразить, зачем она об этом заговорила.

Гольфмобиль останавливается. Анника поворачивается ко мне.

— Это также значит, что на вершине нет друзей. А ты, Симус, на вершине.

Вообще-то мы сейчас возле учебного корпуса… но она имеет в виду не наше географическое положение. Если она говорит о табеле успеваемости — это моя следующая догадка, — то она все равно не права. В последнее время я его не проверял, но после Родительского дня я и вправду почти не хулиганил. Если кто и на вершине, то это Лимон, — и у него есть друзья. Теперь одним меньше, правда, но тем не менее.

Прежде чем я успеваю сказать хоть что-то из этого вслух, Анника выходит из машины и кивает в сторону корпуса.

— Пошли? Мне надо уладить кое-какие организационные вопросы.

Я тащусь вслед за ней. В классе я сажусь на свое новое место — в первом ряду, который раньше оставался свободным, а Анника подходит к Гудини. Он спит, положив голову на стол и натянув на нос капюшон своей оранжевой толстовки. Анника одним пальцем поднимает капюшон. Оказавшись на свету, Гудини дергается, как будто ему направили лазерные лучи прямо в глаза.

— Я вижу, вы добрались до той части урока, где учатся воровать драгоценное время, — говорит она.

Гудини что-то ворчит в ответ, потом старается встряхнуться. Анника поворачивается к нам и улыбается.

— Поздравляю вас, хулиганы. Вы упорно трудились целых одиннадцать недель и теперь приближаетесь к концу вашего первого семестра в Академии Килтер.