Эта ласковая земля - Уильям Крюгер

– Мне надо много чего достать, и я не знаю, куда меня занесет. Может, мне придется сразиться с еще одной голодной собакой, так что лучше тебе со мной не ходить. И ты не можешь идти одна. – Он посмотрел на Моза и на меня и быстро принял решение. – Оди, ты пойдешь с ней. Следи, чтобы ее кепка была низко надвинута. Если вас заметит кто-нибудь из вчерашнего похода, не будет странно, что вы вместе. Если кто спросит, вы братья, ясно?

Я улыбнулся Эмми.

– Я всегда хотел младшего братика.

Моз показал: «А я?»

– Кому-то надо остаться с каноэ, – сказал Альберт. – Кроме того, ты индеец и немой. Если кто-то попытается с тобой заговорить, тебя запомнят, а нам надо оставаться незамеченными.

Я видел, что это уязвило Моза, но он скрепя сердце признал, что Альберт прав.

– Я пойду первым, – сказал брат. – Вы подождите немного и идите следом.

Альберт поднялся по берегу и исчез за деревьями.

Моз сел на землю, взял камень и бросил в реку.

– Злишься? – спросил я.

«Ненавижу быть индейцем», – показал он.

Я вручил Эмми кепку, взял ее за руку, и мы стали подниматься на берег.

Мы быстро узнали, что город назывался Нью-Бремен. Центр города был построен вокруг площади, на которой стояло большое здание суда. Мы прогуливались по тротуарам, стояли в тени зеленых навесов, смотрели в витрины магазинов. Я нервничал, оттого что мы были на виду, но мы шли медленно, никто нас вроде не замечал. Эмми была в восторге. Мы прошли мимо аптеки «Рексол», за которой находилась кондитерская.

– Жалко, мы не можем принести Мозу лакрицы, – сказала Эмми, разглядывая сладости внутри. Мы все знали, как Моз любит лакрицу.

Мы сидели на скамейке рядом с маленькой кондитерской и смотрели, как по площади проезжают автомобили, люди входят и выходят из магазинов. Нью-Бремен был намного больше Линкольна, улицы и тротуары гораздо многолюднее. Стайка мальчишек с бейсбольными перчатками и битами пересекла площадь и скрылась за зданием суда, направляясь куда-то к бейсбольному полю.

– Мы могли бы жить здесь, – сказала Эмми.

– Хороший город, – признал я. – Но мы направляемся в Сент-Луис.

– Там хорошо?

Правда состояла в том, что мы направлялись в большой город, который я почти не помнил, искать женщину, которую я едва знал, а ее адрес не знал вовсе. Но это был шанс обрести семью, наш единственный шанс, и он был намного лучше всего, что мы оставили позади.

– Там очень хорошо, – сказал я.

Дверь аптеки открылась, и оттуда, смеясь, вышли двое. Я сразу же узнал сестру Ив. Вместо ковбойской одежды или белого балахона на ней были зеленое платье с золотыми рюшами на воротнике и модная золотистая шляпка вроде тех, что я видел в журналах. Туфельки с тоненькими ремешками на щиколотках сочетались со шляпкой. С ней был трубач. На нем были белый костюм и белая соломенная шляпа. Он шагнул на тротуар, убирая в карман пиджака пару толстых сигар.

Они повернули в нашу сторону, и взгляд сестры Ив упал на нас. Она сразу улыбнулась.

– Привет. Я видела вас двоих вчера вечером. Вам понравился суп?

– Да, мэм, – сказал я. – Было вкусно.

– А тебе? – Она наклонилась к Эмми.

– Угу, – сказала Эмми.

Я хотел пихнуть ее, напомнить опустить козырек кепки пониже, но она подняла улыбающееся личико к сестре Ив.

Та перевела зеленые, как весенняя листва, глаза с Эмми на меня и обратно на Эмми.

– Вы тут одни?

– Да, мэм, – сказал я.

– Вчера вечером вы тоже были одни. Где ваша мама?

– Умерла, – ответил я за двоих.

– А папа?

– Тоже.

– Ох, бедняжки.

Она села рядом с нами. Трубач с расстроенным видом скрестил руки на груди и прислонился к витрине аптеки.

– Как тебя зовут?

– Бак, – сказал я. – Как Бак Джонс.

– Ковбой, – улыбнулась она. – А тебя? – спросила она у Эмми.

Я попытался ответить, но Эмми меня опередила и выпалила правду:

– Эмми.

– Эммет, – быстро сказал я. – Но мы зовем его Эмми. Он мой брат.

– Кто о вас заботится?

– Мы сами о себе заботимся.

– Только вдвоем?

– Только вдвоем.

Она протянула руку, достала из кармана рубашки губную гармонику и проницательно посмотрела на меня.

– Ты хорошо играешь. Я слышала тебя на лугу вчера ночью. – Она положила гармонику обратно и пристально всмотрелась в лицо Эмми. – Дай мне руку, солнышко.

Она взяла маленькую ладошку Эмми в свою и закрыла глаза. Когда ее веки снова открылись, она смотрела на Эмми, как будто знала ее всегда.

– Ты многое потерял, но я вижу, что взамен тебе было дано нечто удивительное. Я хочу, чтобы сегодня вечером вы вернулись на собрание. У меня будет для вас кое-что особенное. – Она сосредоточилась на мне, будто я был ответственным. – Обещаешь?

Ветра не было, но мне показалось, будто от сестры Ив пахнуло свежестью. В своем белом балахоне вчера, с длинными лисьими волосами, она казалась прекраснее ангела. Теперь я видел, что ее щеки покрыты веснушками, совсем как у Альберта, а слева, прямо возле уха, проходит уродливый шрам, частично скрытый длинными волосами. Она смотрела мне в глаза. Я не мог отвести взгляд. Не потому, что ее глаза были удивительно ясными и освежали, словно мята. Мне казалось, что я смотрю в глубину, которая может затянуть меня в один миг, но такую соблазнительную, что хотелось самому нырнуть в нее.

– Обещаю, – услышал я свой голос.

Трубач посмотрел на часы.

– Иви, детка, нам пора бежать.

– Сначала конфеты, Сид, – сказала она. – Какие хотите?

– Лимонные леденцы, – тут же ответила Эмми.

– Бак?

Я подумал про Моза и сказал:

– Лакричные, пожалуйста.

Сестра Ив посмотрела на Сида, который закатил глаза, но тем не менее вошел в кондитерскую и вышел с конфетами.

– Увидимся вечером, Бак, – сказала сестра Ив. Она понимающе улыбнулась Эмми. – А ты будь хорошим… мальчиком.

Она встала и ушла за руку с трубачом.

Как только они ушли, я повернулся к Эмми и сказал как можно строже:

– Нельзя говорить всем свое настоящее имя.

– Все будет хорошо, – сказала она, как будто знала что-то, чего не знал я. – Ей можно доверять.

Я посмотрел на удаляющуюся сестру Ив. Не знаю почему, но я верил, что Эмми права.

– Нет, – сказал Альберт. – Категорически нет.