Человеческий панк - Джон Кинг

Рика хочет когда-нибудь уехать в США, по дороге посмотреть на Рим и Париж. Ей неинтересно побывать в Англии. Бедная промышленная страна, где всегда идёт дождь. Она хочет попробовать равиолли в Риме, улиток в Париже, Биг Мак в Нью-Йорке. Хочет устроиться там, заработать денег. Чай горячий, и её голос уходит на задний план, как радио, когда я задумываюсь, как меня примет родина. Три года — долгий срок, я изменился, растерял безапелляционность, понял, что жёсткие правила и мнения — ещё одно знамя, за которым можно спрятаться. Перед отъездом я разозлился, был в ярости, садился на велик и, вернувшись вечером домой, пьяный, сидел слушал кассеты. Слова таяли, барабаны замирали. Я покупал их на рынке, бутлеги, гонял их в плеере, хреновый звук шипел в ушах, тихое жужжание, слова, которые я знал сердцем, но когда я лежал, бухой, пытался притворяться, что я не в Гонконге, они только злили меня.

Ночь перед Москвой, у меня на спине царапины, я пью с Рикой водку, чуть ли не чувствую куски её ногтей, застрявшие во мне, ядовитые зёрна убивают романтику. Так тоже можно жить, и в этом вопросе у меня нет выбора, государство всегда оставляет за собой последнее слово. Помню Смайлза в больнице, под опекой психиатров, он боялся выйти на улицу, наслушавшись репортажей про программу Звёздных Войн Ронни Рейгана, сидел перед телеком, смотрел какую-то лабуду. Я ходил к нему два раза в неделю, регулярно, как по часам, пока не понял, что он больше не хочет со мной разговаривать. Он говорил, что я обманываю его, что мне нельзя доверять, паранойя росла день ото дня, и вот он уже просто хочет, чтобы замолчали голоса, доктора дают ему ещё больше лекарств, валят его с ног, потому что не могут настроить его мировосприятие. Никогда не пойму. Думаю, никто не поймёт. Что довело его — личные переживания или химия. Только Тони ещё ходил к нему регулярно. Старик заглядывал, но не мог этого вынести, наверно, он чувствовал себя виноватым, вспоминал, как бил Смайлза, когда тот был пацаном. Может, думал, что это его кулаки виноваты, а не канал, не самоубийство жены. Кто знает? Не я. Я сидел в одиночестве пару месяцев после того, как Смайлз попал в больницу, занавески опущены, я чувствовал напряжение, вспоминал телеги Смайлза, его инсайты. Это мы с Тони отвезли его к врачу, через два года после той сцены в Борнмуте, но сейчас я не могу думать об этом.

И в последнюю ночь я смотрю на Рику, интересно, что вышло бы, если бы мы были в Англии, но мне так печально потому, что нет выбора. Когда пора идти, я целую её, она провожает меня, спокойная и собранная. Лезу на полку, слушаю звуки поезда, знаю, что завтра он остановится, я хочу продолжать путь, ещё лет десять мотаться вокруг света. Мир крутится, и я не хочу сходить. Когда эта поездка подойдёт к концу, когда я вернусь в Слау, придётся решать кучу проблем, разбираться с чувствами, которые в своё время я оставил позади. Стараюсь изо всех сил, но уснуть не могу, думаю про психиатрическую лечебницу, про день, когда мы с Тони отвезли из аэропорта туда Смайлза. Отталкиваю воспоминания, помню, Уэллса и его друзей выпустили под залог, когда Смайлз вернулся домой, угроза для жизни миновала, вдруг стало неясно, какое обвинение им предъявят. Обвинения в убийстве, слава Богу, не получится, зато есть выбор: покушение на убийство или нападение.

Временное затишье, лето кончилось, стало рано темнеть. Вроде бы ничего не происходило, Старый Билл, наконец, выдвинул обвинение в нападении, и дело приостановилось. Тони бесился, пытался сдержать себя, а я разговаривал с ним, знал, что он хочет сам разобраться с этими мудаками. Он решился, Альфонсо, ещё один друг Тони, парень по имени Герри, зашли за ним. Я прятался через дорогу, когда они приехали, подбежал к ним, сказал, что тоже пойду. Они сказали, что я ребёнок, что это взрослые разборки, я начал спорить, меня послали на хуй, я, мол, слишком молодой и поступаю, как ребёнок, а я сел на капот машины, сказал, это я чуть не утонул в канале, а не вы. Они засмеялись, я знал, что прав, и сел на заднее сидение, к Альфонсо, Герри ехал медленно, нервничал, что нас могут остановить, хотя мы ничего пока не сделали. Альфонсо смеялся, говорил, мол, нажми уже на педаль, но теперь я понимаю, что Герри был умным парнем и знал, что делает. До дома Уэллса мы добрались быстро. Он жил с мамой, но Тони всё узнал, сейчас она должна была быть на работе. Мы остановились на другой стороне, погасили фары.

Я не парился, что сейчас будет, вообще об этом не думал. Дом стоит в конце улицы, это удобно, потому что можно войти через заднюю дверь. Герри считал себя наёмным солдатом, часто тусовался на Полигоне, на выходные уезжал с Технической Службой, и вот он говорит, что пойдёт на разведку, и все сгибаются в хохоте.

Нас метелили четыре парня, но, основываясь на моих показаниях, Тони считал остальных шестёрками. Их время ещё придёт, но Уэллс у них босс. Сейчас он — наша цель, его репутация хулигана летит впереди него, про него уже много чего известно. Тонн идёт впереди, Герри тащит сумку, которую в последний момент достал из багажника, я за ними, Альфонсо замыкающий. Мы идём вокруг дома, и я напросился идти внутрь, так что Альфонсо остаётся на шухере, и мне достаётся вязаная маска. Прямо как в военном фильме, коммандос взрывают нацистский мост, но смысл в этом есть, так Уэллс не сможет нас опознать. Мы видим его, он смотрит телек, а в саду полно засохших бобовых побегов, усики свернулись на бамбуковых палках, мой отец так же их ставит. Тони выбивает заднюю дверь, и мы вваливаемся. Уэллс подпрыгивает, и Герри обходит меня с бейсбольной битой, он достал её из сумки. Один удар — и Уэллс готов. В отрубе. Мне нравится звук удара биты по черепу, но я был тупым ребёнком, думал, что мы побьём его и свалим. Хуй знает, чего я там думал.

Тони хотел услышать, что он скажет, и это по-честному, но Уэллсу не хватило достоинства остаться в сознании и побеседовать с нами. Смешно вспоминать. Мы не были крутыми мужиками, просто обычные ребята решили навести правосудие. Альфонсо смотрел через дверь, хотел узнать, что там происходит. Тони сказал, что Уэллс в отключке, и он заржал, сказал, что такая же фигня вышла, когда тот пристал к нему на вокзале. Уэллс беззащитен, и мы можем делать, что захотим. Поджечь его, повесить, отрезать яйца, избить в кашу. Но не за этим мы пришли. Может, мы хотели извинений, но так их и не дождались, по крайней мере, прямым текстом. Герри был не такой, как мы, эти его тренировки в ТС по выходным, и он засадил Уэллсу битой по колену, раздался хруст, и Альфонсо пришлось оттаскивать его, когда он снова замахнулся. Герри пожал плечами. Альфонсо сказал, что Уэллс не шевелится, мы запаниковали, быстро вышли из дома, сели в машину и уехали. Уэллс быстро поправился, хотя ему сломали ногу, и он ходил в гипсе, так что я порадовался. В суде об этом инциденте ничего не сказали, так что, как минимум, он не был стукачом.

Когда рассматривали дело, нам со Смайлзом пришлось давать показания. Защитники носили костюмы и вообще смотрелись по-другому. Все гладко выбриты, двое в очках. Защита сказала, мы несовершеннолетние, нарушали общественный порядок, пьяные настолько, что едва держались на ногах, пели «God Save The Queen», панк-песню группы под названием the Sex Pistols, тем самым оскорбляя монархию. Судьи нахмурились, главный встал и сказал, что мы не похожи на панков, немного грязные, но где малиновые волосы и булавки? Адвокат Уэллса улыбнулся, сказал, мистер Доддс носил на воротнике значок с названием песни и показывал на него, когда пел. Судьи оценили ход и что-то записали. Адвокат сказал, что начался спор, но мы напали на подзащитных и убежали, споткнулись и упали в канал. Защита устроила из дела посмешище, и его даже не передали в коронный суд. Кого мне было жалко, так это Майора. Он был хорошим свидетелем, вежливым и точным. Он честно рассказал всё, что видел, но защита уделала и его. Мы сидели там, когда этот заносчивый дрочила рвал Майора на грелки.