Дикий барин в домашних условиях - Джон Шемякин

Все повадились дублировать. И где был наив и ямочки, теперь отросшие сиси и щетина.

Не наш метод! Эдак дело дойдёт до художественной раскладки покойников. А это как-то странно.

Представил себе: вот я такой сижу, седовласый патриарх, кудри на воротнике мантии из соболей, на коленях держу фотоальбом, в котором 475 фотокарточек с постепенно стареющими детьми. Перелистываешь страницы альбома и наблюдаешь неотвратимую возрастную деградацию близких.

И улыбаешься беззубым ртом долго и нескучно пожившего человека. Вот, мол, не зря всё было! Смотрите! Я вам сейчас своих птенчиков покажу.

Вон тот сгорбленный, в новой спецовке и с букетом, окружённый напряжённо улыбающимися людьми, – это внук мой, Ваня, его в лечебный профилакторий провожают с буровой платформы. Ловили по металлическим закоулкам три дня, не хотел.

А эта суровая тётя с лицом пограничника на посту – племянница моя, подстаканник ей дарят, сорок лет в библиотеке на выдаче отсидела.

Это Никодим, гордость моя, пятьдесят три года, а уже старший лейтенант, его из блиндажа вынесло взрывной волной вместе с дверью, видите, смеётся? Он так теперь часто. Как распрямится, то сразу смех…

Алевтина, невестка, шофёр-дальнобойщик. Крутит факел под двиглом. Люблю её.

Катерина наша, профессор классической филологии, по амнистии выходит. Слева она, в джип садится.

И так далее по списку, приклеенному к обложке.

От планов увековечивания пришлось отказаться. Саботаж кругом. Много о себе думают.

Как ни суй палец в нос в свои жирноватые сорок пять лет, кудрявым пятилетним карапузом не станешь. Разинутый рот не молодит. Это как с энурезом. Он тоже не молодит.

Как ни виси на заборе в задранном платьице, но если уж пришла первый раз из собеса и поднялась к себе в пыльный флигель, держась за скрипучие перила, то всё, надо придумывать новую фотокомпозицию. Старую, на заборе, конечно, жалко, она кормила долго, но пора новую.

Сначала, до осознания бесполезняка, стал собирать лучистое детство, живущее у меня в доме. Пинками утрамбовывал родительскую радость к себе в кабинет для фотографирования и ностальгии.

Если кому нужен в доме эталонный старый идиот, если возникла вдруг потребность в домашнем психопате – подарите папе фотоаппарат. Затраченные деньги отобьются с первой же сотни папиных кадров.

По результатам фотосессии решил не тревожить больше прошлое. Мне легче замазать чернилами рожи на старых фотокарточках, чем тиражировать новые.

На моей любимой фотографии я со счастливым лицом продавца держу двух мясистых младенцев головами вниз, а остальная паства валяется в перепутанных колготках и с соплями до пола у моих ног, как после разрыва фугаса. Как такое повторить теперь? Половина в татуировках, здоровенные лоси. В бородах и очках. Хипстеры-секачи.

А остальные в стеснении из-за отсутствия причёски и макияжа.

Ты помнишь, как я тебя под краном мыл, держа двумя пальцами, а, модель?! А ты косолапо ещё ножки свои кривенькие подтягивала под струёй и единственным зубом белела?! Какой тебе макияж теперь-то нужен в этой простой мизансцене? Хочешь, чтоб меня посадили?!

Да и вообще.

В аэропорту рассматриваю вахтовых работных людей, улетающих на буровые и перегонные. И думаю о своей бездарной жизни. Вот сижу я со своими компаньонами, поджав ноги в новых, выдающих меня с головой валенках, с портфельчиком и предательским запахом ванклифовского «Царя». А мог бы пить вкусное пиво и улыбаться трудовым мыслям.

Ещё я думаю вот про что. Про природу профессионализма.

Мы, россияне, унаследовали от немцев отношение к интеллектуалам. У англичан вся когорта физиков, химиков, поэтов, историков и т. п. становилась рано или поздно пэрами. Но я не знаю ни одного случая, чтобы германский Gelehter стал графом или бароном каким-нибудь.

Всему виной специализация, как я считаю. Человек узкоспециализированный, для меня безусловно служащий образцом и недостижимым идеалом, он ведь сумасшедший человек. В нём нет беспринципной конформности универсального неглупого стяжателя.

Универсальный человек, поверхностный наблюдатель и манипулятор, обладает потрясающим качеством баланса, прыгая на проволоке под барабанный бой и крики балагана. А узкий, самозабвенный специалист если и выйдет к празднующим людям, то держась за стену, звеня колбочками в карманах халата, слабо понимая, где он и почему кругом голые бабы.

Разница подходов понятна. Универсальный дилетантизм – плод праздной забавы, жёсткая специализация – результат государственного барабанного боя над картофельными полями: «Вставайте! Вставайте! Идём нах университет унд просперитум! Райху нужен твой мозг! Ви хайст ду, бубби?! Ком цу мир!»

Чудак в белом халате, с сильной степенью прибабаха, отражаемого в очках со стёклами толщиной в палец, визгливо кричащий на своих ассистентов в грохоте химических взрывов и шипении элекрических катушек, – это продукт государственной опеки. Люди в высоких кабинетах нуждаются в таких специализированных муравьях-мозгодавах, выдающих на-гора свой контент вместо вечерней дойки.

Специализированнные люди – они не только безопасны в социальном плане для любого правящего режима, но и очень надёжны в плане поддержания общей для всех современных политических систем риторики про рабочие руки и крестьянские ладони как становой, базовый элемент традиций и незыблимости величия нации. Это ведь не коммунисты придумали – захваливать работяг и трудовое крестьянство.

Ключевые элементы этой риторики – защита строгих добродетелей, милитаризм, презрение к разложившимся иностранцам и антиинтеллектуализм. Проповедуют весь этот гербарий со времён Катона Старшего люди тонкие, умственно изящные, любящие притворяться матёрыми идиотами.

Учёные люди должны быть надёжно изолированы от идеологии масс. Для этого надо поддерживать у масс определённый градус недоверия к науке, превознося заветы старины, напевы на покосе и говно на борозде как органическую идиллию. Органика натуральной жизни, её полезность и прочий бред позволяют не только разводить городских дураков и дур по спецмагазинам на покупку «натурпродуктов», но и внушать отвращение к интеллекту вообще, превращая любую интеллектуальную и техническую деятельность в источник зла и бесконечного разрушения.

В эту же корзину надо сложить мистицизм, традиционное благочестие с сильным душком сельских сходов. Город в мире катонистов – зло, язва, гниющая яма. Искусство в мире Катона должно быть патриотическим и здоровым. Наука – охраняемой по периметру.

И так получается, что только такие циничные, бессовестные люди, как я, удерживают относительно динамичный рациональный миропорядок европейской цивилизации на своих изнеженных плечах.

Только я, правда, как выяснилось только что, нетвёрдо помню таблицу умножения.

– Чьи горячие слёзы падают мне на руки?! – так обычно я заканчиваю свои выступления на публике в сарае.