Ты как девочка - Елена Колина

Все засмеялись и захлопали. Подумали, она иронизирует. В сущности, так и было: она злилась и защищалась.

Как еще можно было отвечать на вопросы о чужой книге? О книге Карла. Здесь сидели читатели Карла, они думали, что перед ними Алена Карлова, и задавали ей вопросы о ее книге. Зачем Карл так ее унизила? Зачем устроила этот розыгрыш? Так даже первого апреля нельзя шутить, это слишком зло.

Можно было бы заплакать и убежать, но вон там, в углу, сидит Мура – разве можно признать при своем ребенке, что тебя так унизили? При Муре нужно держаться, никто не должен понять, что вот она, Клара Горячева, автор одной никому не известной книжки, стоит на сцене и отвечает на вопросы о книге лауреата престижных премий. Если она сейчас расплачется, Мура почувствует, что это ее унизили, и станет закомплексованной, неуверенной в себе, – нельзя плакать, нельзя!..

– В чем особенность вашего нарратива?..

– Моя особенность как раз в том, что я нетвердо придерживаюсь правил нарратива… Я даже не уверена, что знаю, что такое нарратив.

В этом месте ей опять аплодировали, очевидно, чем загадочней и бессмысленней были ее ответы, тем умней казались этим людям.

– Постмодернистская игра…

– Вашу прозу пьешь как вино, у некоторых от нее случается оргазм…

– А полученные премии помогают вам писать?

– Нет. Не помогают нисколько. Они ничего для меня не значат, как будто я их не получала.

Аплодисменты. Кто-то сказал: «Какая вы замечательная!»

Клара повернулась спиной к чужим читателям, поклонникам Карла, махнула Муре рукой – пошли отсюда. Теперь нужно было только не заплакать при Муре, и все. Но она не заплачет, она же мать.

…Их объяснение было так ужасно, что Клара предпочла его быстро, почти мгновенно забыть, как мы забываем все, что не вяжется с нашим представлением о самих себе, – иначе как жить? Это было унизительно, тем более невыносимо унизительно, что Карл ведь должна была попросить прощения… объяснить свое предательство и попросить прощения, разве нет?..

… – Зачем ты это сделала? Ты понимаешь, как мне было страшно стоять на этой сцене, как обидно? Может, ты хотя бы извинишься?.. Это же предательство, какое-то бесцельное предательство, – зачем тебе это? Мне было обидно, страшно, больно, но зачем это тебе?! Ты же не садистка. Или садистка?

– Тебе было страшно, что сейчас над тобой посмеются. Мучила зависть, что все это восхищение обращено не к тебе, а ко мне. Обидно, что я тебя заставила быть мной… Ты всегда хотела быть мной… Я все понимаю, я же, в отличие от тебя, писатель. У тебя есть только один крошечный талантишко – вызывать жалость. Как это тебе мама всегда говорила – «помни, кто ты»? А кто ты? Была папина дочка, а сама ты – кто? Не жена, не писательница, ты просто «не»…

Карл не покраснела, не смутилась, ей не было стыдно за этот розыгрыш. От нее била волна неприязни такой силы, что Клара отшатнулась. Растерялась. Жалким голосом попросила:

– Объясни, пожалуйста, я не понимаю…

Карл холодно, сквозь зубы, объяснила: это был эксперимент. Она изучает механизм предательства.

– Все всегда обвиняют предателя, но никто никогда не подумал: а предателю-то каково?.. Вот я хочу посмотреть – каково предателю. Как предатель мучается, переживает.

– Но почему ты… Ты просто не выдержала своего успеха – ставишь эксперимент, изучаешь… Ты считаешь, что ты гений, а гению все можно, можно делать больно, смеяться над чувствами других людей. А мне… я…

– Что ты? – передразнила Карл. – Иди.

– Может быть, я тебя чем-то обидела, тогда извини… прости, если я тебя обидела…

Как же это? Это Клару оскорбили, это ее обидели, но выгоняет ее Карл. Она пришла и хотела выяснить, за что, а та – сквозь зубы. Почему Клара просит прощения за то, что Карл ее обидела? Что же, ее можно сбить с ног волной холода, а она так любит Карла, что готова терпеть унижения?

– Ты виновата, а я прошу прощения…

– Послушай, уйди, а?..

Клара вышла из подъезда, прислонилась к стене, закрыла глаза. Ее сначала обидели, посмеялись, а потом выгнали ни за что. Получается, она такая мизерная, что не стоит даже объяснения. Просто как собачка – пошла вон, и все. Она представила папу, как он сказал незадолго перед смертью: «Никто тебя не обидит, я всегда буду рядом…»

Когда открыла глаза, рядом стоял Отец Сергей, и это показалось ей бесспорным знаком.

В ответ на эксперимент Карла Отец Сергей собрал вещи и ушел жить к Кларе. Он не «ушел к Кларе» как к другой женщине, а именно ушел жить. Это в какой-то степени тоже был эксперимент, эксперимент-наказание: человек, изучающий механизм предательства, должен на своей шкуре изучить механизм наказания. Они ночами обсуждали интереснейший вопрос: жестокость Карла и есть ее талант? Если ее жестокость и талант равны, то понятно, почему милый мягкий литературный талантишко Клары не идет ни в какое сравнение с жестоковыйным талантом Карла.

Клара не была влюблена, и даже в качестве близкого друга Сергей не был ей особенно нужен, но на тот момент это было ее единственное оружие против Карла. Она не была уверена, что хочет так строго наказать Карла – навсегда забрать Сергея, Отец Сергей не был уверен, что хочет так строго наказать Карла – уходом навсегда, но когда люди ведут долгие ночные разговоры, то секс, дружеский секс кажется продолжением разговоров, и вскоре оказалось, что Клара беременна. Теперь уже не имело значения, кто виноват, кто кого наказывает, кто кого предал.

Когда Клара поняла, что беременна (беременность казалась ей нереальной, надуманной, ведь от дружбы беременности не бывает), она пришла к Карлу и сказала – забери своего мужа, он мне не нужен, сделать аборт на этом сроке – ну вообще ни о чем… Кларе не нужен был муж Карла, не нужна была беременность, ей было так плохо в целом, что никакая частность, казалось, не улучшит ее жизнь, – проще говоря, ребенка только ей и не хватало… Карл ответила тоже достаточно просто: «Ты что, дура, что ли?» Андрюша родился благодаря Карлу.

Карл в интервью на вопрос, как она отнеслась к беспрецедентному получению одновременно двух престижных премий, ответила: «Даром ничего не бывает, за все нужно платить, и не мы выбираем, чем платить. Мой брак не выдержал моего успеха». Отчасти это было правдой.

…Карл, впереди, через три ряда, сидела сгорбившись, выглядела постаревшей. Клара вслух засмеялась так явственно, что на нее покосилась соседка – вокруг полно слегка сумасшедших, кто-то сам с собой разговаривает, кто-то смеется. Клара смеялась оттого, что ее вдруг осенило – через столько лет, внезапная встреча и озарение в этом чертовом троллейбусе, черт, черт, черт! Вдруг, через несколько лет, она поняла!.. Как в любовном романе.

За годы, которые прошли с их ссоры, Клара написала девять книг и как она только что сказала на своей «важной встрече», дописывала десятую. Уже на второй или третьей книге она поняла, что нужно делать, чтобы персонажи были живыми: закрывала глаза и – что-то такое с ней происходило, по системе Станиславского или по ее собственной системе, – с разбегу впрыгивала в своего персонажа и становилась своим персонажем, не имело значения, женщиной, или мужчиной, или ребенком.