Влюбляясь в Бентли - Адриана Лав

вилку, звук ее звона о фарфор привлекает внимание Стерлинга. Я поднимаю вилку, делая вид, что ничего не произошло.

Я смотрю на маму, как на сумасшедшую. Не понимаю, откуда у моей матери все это. У нее что, нет глаз? Неужели она не видит, что у меня проблемы с рукой? Моя хромота? Неужели она не видит, что эта ее безумная мечта превратить меня в того, кем я не являюсь, никогда не сработает? Моя мать живет в отрицании. Я не уверена, что она может посмотреть правде в глаза. Иногда мне кажется, что моя мама — слабая.

— Так ты хочешь стать врачом, как твоя мама? Для этого нужно… сколько лет нужно? — Дядя Бентли поднимает бровь, выглядя очень похожим на своих сыновей, неубежденным.

— Я не хочу… — начинаю я.

— Четыре года колледжа, четыре года медицинской школы, а после этого она станет ординатором, а это еще четыре года.

Дядя Бентли складывает руки на широкой груди, откидывается в кресле и смотрит на меня неодобрительным взглядом.

— Значит, минимум двенадцать лет? — спросил он меня.

— Да. Двенадцать лет. — Моя мама кивает, откусывая небольшой кусочек жаркого. — Считая колледж.

Я думаю, он понял, мама.

Он выдыхает длинный вздох.

— Как, черт возьми, у тебя тогда будет время на парня? Ты будешь очень занятой девушкой, слишком занятой, чтобы играть в домик с моим племянником.

— Я на самом деле не хочу… — начинаю я снова, но никто не дает мне договорить. Моя мама перебивает.

— Это будет хорошо для их отношений. Укрепит их связь. Отсутствие заставляет сердце становиться тверже, так ведь говорят. Они оба знают, как важно сделать карьеру, прежде чем заводить семью. — Она протягивает бокал с вином, как будто произносит тост, улыбаясь нам с Колтоном: «За идеальную пару; всегда цените друг друга».

— И все же это будет трудно, — упорствует дядя Бентли. Мой отец прочищает горло, вытирает рот салфеткой и кладет руку моей матери на стол.

— Дорогая, почему бы нам не позволить Тори самой отвечать на свои вопросы?

— Мой отец изо всех сил пытается донести до тебя, что твоя девушка вот-вот бросит твою задницу, — говорит Сойер Колтону через стол. — Ты можешь сдаться прямо сейчас. Этот человек неумолим. Ставлю сто баксов на то, что к концу следующей недели ты будешь работать на моего отца в Лос-Анджелесе.

— А я ставлю сто баксов на то, что к концу следующей недели ты будешь качать бензин, — ответил Колтон.

— Нет ничего плохого в том, чтобы пройти путь с самого низа, — признается дядя Бентли. — Я сам начинал с перекачки бензина, когда был молодым. Тяжелая работа заставила меня добиваться того, чего я хотел — никогда ни перед кем не отчитываться.

Алло?! Я вообще сижу за этим чертовым столом? Я хочу размахивать руками в воздухе, пока меня не увидят и не услышат, объявляя тайм-аут для всех, но вместо этого я прошу Стерлинга передать бутылку вина. Наконец-то я поняла. Почему он всегда пьян.

Стул моего отца скребет по полу, когда он отталкивается от стола и выходит из комнаты. Все молчат. Я думаю, они предполагают, что его что-то разозлило, и он ушел. Если бы они знали моего отца, то знали бы, что у этого человека высокая терпимость к дерьму.

— Я не собираюсь работать на своего отца, — бормочет Сойер Колтону. — Я бы спрыгнул с моста, прежде чем качать бензин.

— Знаю, где находится очень высокий мост. — Стерлинг опрокидывает свой бокал с вином, его горло работает, чтобы высосать то, что осталось в бокале.

— Ты и твой лебедь — симпатичная пара, — отвечает Сойер, самодовольно ухмыляясь в сторону брата.

Стерлинг почесал средним пальцем свою небритую челюсть, направив его на Сойера.

Я рада, что у меня нет братьев. Мои плечи наконец-то расслабляются, когда я чувствую, что этот ужин из преисподней, к счастью, близится к концу. Стерлинг, похоже, не может сосредоточиться, его движения вялые, но, по крайней мере, он хоть что-то съел, запивая все съеденное вином. Возможно, это поможет ему продержаться до отъезда Бентли. Протянув руку, я подношу к губам свой бокал с вином и замираю от голоса отца.

— Представляешь, моя дочь вырезает это, — говорит он, стоя рядом с креслом дяди Бентли и улыбаясь, как гордый папа, когда передает ему Орла. — Довольно талантливо, не правда ли.

Папа, неееет! Почему? Зачем ты это делаешь? Мой взгляд падает на маму: ее щеки покраснели, и мне кажется, что я буквально вижу пар, поднимающийся от ее макушки. Не совсем так. Но я могу представить, какие ругательства полетели бы в его адрес, если бы она не проглотила их вместе с вином. Она слишком сильно ставит бокал на стол, кончики ее наманикюренных ногтей постукивают по хрусталю.

— Я бы не назвала это талантом, — дуется мама.

— Папа, ты не должен… — паникую я. Они все сосредоточены на Орле. Мои руки дрожат, и меня тошнит.

Мой отец возвращается на свое место. Это не понравится моей матери.

— Ого. Это… необычно. — Дядя Бентли смеется, перекладывая Орла из руки в руку, как футбольный мяч, и поглядывая в мою сторону. — Почему птицы? — Он переворачивает его, широкие кончики пальцев пробегают по всей длине кедра, по рощицам, намекающим на перья, по слегка приподнятым крыльям. — Это мерзкие твари, которые гадят на все подряд.

Я борюсь с желанием протянуть руку через стол и выхватить орла из его рук, чтобы он больше не мог над ним насмехаться. Он качает головой, из его груди вырывается раскат смеха. Странно.

— Это довольно круто, — говорит Сойер, забирая его у отца и поднося к носу. — Он пахнет кедром. Напоминает мне сундук, в который Стерлинг запирал меня каждый раз, когда мы ездили к бабушке.

— Дорогой, не мог бы ты убрать эту чертову штуку, чтобы мы могли поесть пирог. — Моя мать говорит моему отцу.

Она встает, берет нож и начинает нарезать яблочный пирог. Мама подает пирог? Ничего себе. Она действительно не в духе. Она говорит, накладывая каждому на тарелку по куску пирога.

— Это глупое хобби, которым она занимается в подвале. Я пыталась