От любви до ненависти - Елена Белкина

…Ольга потеряла счет времени, вернее, забыла, что время вообще есть, она только слушала всем телом (не заметив даже, когда оно обнажилось полностью), как в разных местах непредвиденными легкими ожогами возникает страх, тут же привычно переходящий в радость. Самого Илью она не видела и не чувствовала, он по-прежнему касался ее лишь губами. И даже когда эти губы его возникли там, где она должна была бы не просто страх ощутить, а ужас совершенно неизведанного и непривычного, ужас не возник, а появлялась благодарность тела искусному обманщику и утешителю, который поцелуями своими все уравнивал и обожествлял. И даже когда, окружив легкими вспышками влажного, теплого, нежного огня все тело, ласковый рот его с упругим языком приник к средоточию женской сути естества ее, она и тут поверила, что так надо, что это хорошо, и оказалось — действительно надо и действительно хорошо, томительно хорошо, мучительно хорошо.

…Илья только теперь понял, насколько желанна для него эта женщина. Но, колдуя над ней, он, казалось ему, не получал ответа. Да, она не вздрагивает уже, руки не поднимаются невольно, чтобы оттолкнуть, но обескураживало ее глубокое молчание, молчание голоса и молчание тела. Она всего лишь позволяет? От бесконечной своей доброты, желая сделать приятное (хоть и прикрыла это флером игры, даже шутовства) человеку, который в нее влюблен? Или еще проще: действительно хочет избавиться от сексобоязни и избрала его не более чем подручным средством?

Он вспомнил слова Беркова: «Раньше я был бабник, теперь любовник. Бабнику важно, чтобы он хотел, любовнику — чтобы его хотели. Если женщина меня не хочет, я ничего не могу!»

Очевидно, в определенном возрасте это становится общим правилом для мужчин. Илья не чувствовал ответного желания (не зная, что Ольга просто находится в обмороке тела, не имея сил шевельнуться) и вдруг понял, что им сделано все возможное и что наступает момент финала, а он — несостоятелен! Такое бывало и раньше, но Илья, человек не чрезмерно мнительный, никогда не терял веры в себя. Главное, не торопиться, не волноваться, все придет само, если об этом не думать, не подгонять себя мысленно. Но тут он как-то сразу и определенно понял: бесполезно. Будет только мука, будет, возможно, глупая суета, вынуждение, принуждение, которое сделает все окончательно бессмысленным.

И он сдался.

Он засмеялся странным смехом, упав и вытянувшись возле нее.

— Что? — спросила Ольга.

— Умереть со смеху, — сказал Илья. — Я так тебя хочу, что — не могу.

— Так бывает? — спросила Ольга. Спросила без всякой иронии, с искренним удивлением совершенно неопытной в этих вопросах девушки. Илья умилился этому и вдруг почувствовал, что безбоязненное возбуждение волной прокатилось по телу и начало ощутимо концентрироваться.

— Бывает, — тихо ответил он, очень тихо, словно боясь спугнуть.

— Наверное, — задумчиво сказала Ольга.

И легким, неожиданным для себя движением повернулась, привстала, не боясь показывать себя, долго смотрела в лицо Ильи, а потом начала целовать его, аккуратно следуя тем прихотливым пунктирам, которые недавно проделал он — на ней. Страхи ее окончательно исчезли, но и нетерпение свое она не обнаруживала, боясь, что это нетерпение ему не поможет, а заставит зациклиться на необходимости соответствовать нетерпению, это лишь повредит. Она была ласкова и утешающа — как он. Кружила, окружала, обволакивала, приникала, вбирала… Илья слегка застонал.

Он ощутил себя готовым и чуть торопливее, чем следовало бы, припал к Ольге, и настолько неистовым оказалось его нетерпение, его желание, что первое движение стало последним.

Со стоном досады он обнял ее, упав головой на плечо. Она гладила рукой его голову:

— Все хорошо! Все хорошо!

Илья не верил ей. Он, как и многие мужчины, не понимал одной элементарной вещи: для женщины любимый человек и искусный любовник — не обязательно одно и то же. Женщина может любить годами любовника плохонького по всем параметрам и вообще почти импотента, спокойно при этом забывая мимолетную бурную ночь с умельцем, который ни на минуту не давал успокоиться ее страсти, пока не усмирил ее на месяц вперед (как ему кажется).

Ему было плохо. Он думал о том, как бы теперь уйти. Одеться и уйти. Навсегда. Он не нужен ей.

А Ольга думала о том, что, видимо, тело умнее человека. Да, Илья все сделал, как надо, но у него нет любви к ней, что бы он там ни говорил. И тело это знает лучше, чем Илья, поэтому и осталось равнодушным и отозвалось лишь тогда, когда Ольга вызвала его к жизни (так, быть может, проститутки умеют! — неожиданно подумала Ольга).

А потом эти мысли куда-то ушли, потому что и Ольга, и Илья слегка задремали, продолжая в полудреме обнимать друг друга.

И вдруг она очнулась, подняла голову, посмотрела на Илью. Тот сразу же открыл глаза:

— Что?

— Ничего, — сказала Ольга. — Кажется, я в вас влюбилась.

И на глазах ее появились слезы.

Илья, человек вовсе не сентиментальный, вдруг тоже почувствовал легкое жжение в глазах. С огромной нежностью обнял он девически стройное тело Ольги, как спрятал в себе, в своих руках, защитил, и, разгораясь, распаляясь, началась борьба любви двух тел, уже не помнящих себя, чувствующих другое тело больше, чем себя, теряя себя и находя в ощущениях самых неожиданных, и был момент, когда Ольга вдруг, задыхаясь, сказала, почти выкрикнула: «Боже мой, неужели так бывает?!» — и Илья тоже задохнулся — от этих ее слов, и доказывал ей всю ночь, что бывает не только так, бывает лучше (хоть и чем-то страшнее! — они оба почувствовали это и молча сказали друг другу — глазами, потому что подолгу в эту ночь замирали и глядели друг на друга молча и серьезно, не понимая, что они хотят сказать, не понимая, что происходит…).

Ни о чем они не думали после этой ночи, боясь даже в мыслях коснуться того, что было, они оба носили в себе что-то, чему названия не было, хрупкое, прозрачное, почти невидимое…

Три дня и три ночи провел Илья у Ольги. Телефон она отключила, предварительно позвонив на работу и попросив отпуск за свой счет.

О чем они только не говорили в эти три дня и три ночи, не боясь выставить себя в смешном или глупом свете. Илья, в частности, вспомнил свои полные молодой глупой похвальбы слова о том, что ему, дескать, для победы нужен месяц — или одна ночь. «Но ведь так и вышло, — сказала она. — И месяц был, и ночь. Длиной в четыре ночи. А для меня, может, в четыре года. Я совсем другой человек теперь».

Признаний в любви не было ни с его, ни с ее стороны. То ли это само собой подразумевалось, то ли каждый из них боялся, что, признавшись, не услышит: «Я тоже», — или услышит, но сказано будет формально…

И оба понимали, что им, пожалуй, необходимо отдохнуть друг от друга.

И утром четвертого дня они расстались.

Весь этот день Илья отсыпался.

Мать ни о чем не спрашивала: сын был здоров и счастлив, видно по его лицу, это главное. Она даже решила, пока не наступили холода, съездить на недельку к сестре в Волгоград, за безалкогольный год поверив, что сын окончательно выздоровел. Илья, не откладывая, купил ей билет на теплоход, отходящий завтра в полдень, проводил ее, расцеловал, вернулся домой. Ходил вокруг телефона, не выдержал, позвонил.