Моя жена, ее любовники и жертвы - Яна Розова

Зато, возвращаясь в этот мир, Хвостов первым делом припомнил обнаруженное им в надувной лодке: два сплетенных мертвых мужских тела, перевязанных бечевочками, с подготовленными для их утопления камнями. Подозреваемый хорошо потрудился, обеспечив себе смену юридического статуса. Теперь он стал обвиняемым, никак иначе.

– Вы как, дядя Олег? – спросил Хвостова Димка. Он был хорошим парнем, сыном давнего друга капитана и находился под его опекой, а сегодня вот… спас своему опекуну жизнь.

– Спасибо, Дим. Вызывай опергруппу, экспертов, всех. Тут два трупа в лодке.

Здравствуйте.

Не знаю, к кому обращаюсь, но надо же к кому-то обращаться, если что-то пишешь. Судебный психиатр сказал мне пару лет назад, почти по-дружески (что, в общем-то, странно): попробуй записать все, это поможет тебе принять правду, а затем вспомнить все. Письмотерапия, кажется, это так называется.

Он (психиатр) объяснил мне, почему я не помню, как убивал жену и друзей: это мое сознание блокирует память. Не все, что было до или после, а только те моменты, которые мне больно вспоминать. Анестезия.

И я даже помню этот момент забывания. Вот – после работы в пятницу я бегу домой за снастями, а потом уже вижу себя у подъезда, ищу ключи от квартиры в карманах. Между этими двумя моментами нет ничего. Потом то же самое после ссоры с моими парнями – Боб бросается на меня, и я валюсь на уставленный посудой стол. и после пробела в памяти – вижу себя в окровавленной одежде, а ко мне едет полицейская машина. И состояние как во сне: видишь происходящее, но никак не осмысливаешь события, нет чувств…

Зато как помучался с моей «анестезией» Хвостов! Он затеял следственный эксперимент, приволок меня домой. Требовал, чтобы я показал ему, где стоял, а где была жена, да повторил, что она сказала, а потом описал, как я ее убил. Но я не мог помочь ему (как и себе тоже). Я не помнил. Хвостов все требовал, чтобы я нашел орудие убийства, а я так и не вспомнил, куда его дел. Саму пепельницу помнил очень хорошо. Она валялась на ковре, когда я уходил из дома в ту пятницу.

Хвостов ругался, орал, ехидничал, хитрил, но это не помогло.

Следственный эксперимент на пруду тоже ничего не дал. Менты нашли нож, которым был убит Боб. Нашли на нем следы моих пальцев. Хвостов сказал мне, что я бил Андрея головой об гравий, который был насыпан вокруг дома, – так заключили эксперты. Я ничего не мог возразить капитану. Раз так заключили эксперты, значит, так и было. Я не помню.

Хвостов снова нервничал… Успокоился, только когда судебный психиатр сделал заключение, что я не притворяюсь, а правда кое-что не помню.

Кстати, ладью-пепельницу так и не нашли. Вообще-то она не могла пропасть. Дверь в мою квартиру открыли соседки, они не могли ее украсть. Во-первых, потому, что Танька и Женька не воришки, во-вторых, потому, что квартира стала местом преступления, они же не дуры, знают, что трогать ничего нельзя! Да и зачем им такой жуткий сувенир?..

(Сегодня красивая дата для начала хорошего дела.)

Психиатр мне сказал еще одну вещь: от моей анестезии только отчасти легче, есть и побочные эффекты. Дурные сны, тревожность, невозможность сосредоточиться, слезливость. Все верно, он хороший мужик, мой психиатр, так и есть: сплю плохо, все забываю, плачу без всякого повода. На душе тяжело. Длится это уже два года, с той рыбалки. Мучительно, будто в голове вата, будто я – не я. И теперь нужно отказаться от анестезии. Пусть мне будет больно, но только не так, как сейчас. Наверное, я заслужил эту боль.

И вот через два года после той рыбалки я решил все написать.

Мне разрешил сам начальник тюрьмы. Я ему заявление через конвоира передал, а он – разрешил мне писать. Тем более что я в одиночке, никто не мешает, никому я не мешаю.

(Чуть позже.)

Зря отменили смертную казнь. Мне по всем законам выходила вышка, но у нас мораторий, и я буду сидеть в каменном мешке (удивительно точно сказано) семнадцать лет. Лучше бы умереть, тем более что после тюрьмы я буду одиноким стариком.

Почему мне дали именно семнадцать лет – я не понял. Я вообще ничего не понимал тогда: в СИЗО, на суде, даже на приеме у психиатра. Я не был ненормальным, психиатр так сказал, но находился в состоянии глубокого шока. Да я это Хвостову и говорил!

(Пишу почти каждый день, но мне не помогает. Попробую еще немного, но, если так и дальше будет, брошу.)

Раз я не помню, как убил жену, то в голову приходят разные мысли. В пятницу я пришел домой только за удочками. Взял их, а они в прихожей лежали – и убежал. И в комнату не входил, поэтому и не видел, что жену убили. Я даже мог заметить из коридора пепельницу, она валялась ближе к двери, чем к телу Маришки, а жену не увидеть. Почему так не может быть? Ну может же! Может!

Тогда выходит, что убил ее кто-то из моих друзей. Любой из них.

Они сами признались, что приезжали к ней в пятницу. Андрей приезжал утром, а Боб – после трех часов дня. До него приезжали мастера из Андреевой фирмы чинить проклятую сплит-систему (недочинили, козлы). А Андрей еще и возвращался во второй половине дня, посмотреть, как его ребята справились с работой. Тогда-то он и увидел в окне Борьку. Он мог увидеть, взревновать и убить мою жену.

И Борька мог убить Маришку, уже после того, как Андрей приходил к моему кондиционеру и заглядывал в окна.

Зачем им убивать мою жену?

Каждый из них мог запустить ей пепельницей в голову после того, как она все им о себе рассказала. Каждый. Правда, Маринка хитрая была: мне она рассказала только о Машеньке, невесте Боба, и Лизе, невесте Андрея, Бобу – об Оксане и моей маме, Андрею – о Маше и об Оксане. Понимаете? Она каждому из нас рассказала только про остальных!

И все равно. Можно ли поверить, что она одинаково любила нас троих? Любила до такой степени, что не могла выбрать, от кого ей хочется родить ребенка. Любила до такой степени, что из ревности довела до смерти трех женщин!

(Я же говорю – ничего не помогает. Я не помню убийства!)

(Попробую еще раз.)

Не знаю, с чего сегодня начать? Вот что в голову пришло…

Много раз у меня спрашивали, и Хвостов, и другие следователи, и психиатр: как мы жили с Маришкой? Я всегда говорил в ответ правду: очень хорошо. Поверьте, что я прекрасно знаю, как живут несчастные семьи. Я же много лет работаю с женщинами, с бухгалтерами. Сидел у них в бухгалтериях, знаете, в таких кабинетиках, где всегда пахнет чем-то женским, в уголке за шкафчиком всегда много сладостей и без конца ведутся разговоры за жизнь.

Всегда было одинаково: я приходил, начинал работать, и в офисе становилось тихо, как на футбольных трибунах зимой. Продолжалось это до тех пор, пока кому-нибудь из них не звонил муж, ребенок, любовник. Телефонный разговор они начинали тихо, косясь в мою сторону, но после – редко могли удержаться от комментариев! Дальше шел треп.