1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций - Димитрий Олегович Чураков

Всё эти обстоятельства заставляют критически оценивать вывод С. В. Леонова о том, что с самого начала подготовка Конституции была монополизирована большевиками. От такого рода монополии правомернее было бы говорить в том случае, когда позиции внутри большевиков по ключевым вопросам конституционного устройства были бы едины. На практике всё обстояло совершенно иначе. Подчас противоречия внутри большевистской партии носили не менее принципиальный характер, чем разногласия. По мнению британского историка Э. Карра, столкновения мнений по вопросу о будущем устройстве Советской России в Комиссии велись в трёх основных направлениях: 1) между теми, кто пытался ослабить власть государства и сторонниками сильной государственности; 2) между теми, кто выступал за средоточение государственной власти на местах и защитниками централизма; 3) между приверженцами федерализма и теми, кто под любым прикрытием пытался отстоять «единую и неделимую» республику[317]. Понятно, что разногласия, лежащие в основе этих столкновений, выходили далеко за рамки партийных программ и лежали в области более глубинных доктринальных различий.

По существу главным становится вопрос о будущем Российского государства. А если при этом учесть, какую роль в судьбах России и населявших её народов на протяжении веков играло государство, то станет понятным, что по существу речь шла о будущем страны. В ходе работы над проектом Конституции тенденции, которые объективно вели к краху российской государственности, проявились со всей определённостью.

Так, представитель НКВД А. П. Смирнов, ведавший в то время местным управлением, настаивал на том, чтобы органы власти в Конституции рассматривались снизу вверх. Смирнова в разной форме поддержали Ю. М. Стеклов, М. Н. Покровский, А. А. Шрейдер. Дальнейшая полемика показала, что этот, казалось бы, чисто технический вопрос имеет принципиальное значение и сводится к тому, будет ли сохранено государство как целое или оно будет распылено на множество мелких обломков. Серьёзная дискуссия развернулась вокруг нормы, позволявшей центральным органам решать любые вопросы, в том числе относящиеся к компетенции нижестоящих советских учреждений. В этом сторонники децентрализации увидели угрозу местным Советам. Но в условиях полнейшего развала государственного организма такая мера была естественной и отвечала потребностям самосохранения нации. Другое дело, что в последующем следовало бы законодательно более чётко отрегулировать те условия, и те механизмы, которые позволяли бы центральной власти вмешиваться в прерогативы местной, защищая последние от произвола центра. Но этот вопрос следовало решать по мере стабилизации положения в стране.

Большую угрозу целостности государства представляли также синдикалистский уклон, отрицание национального вопроса и попытки превратить Россию в экстерриториальный очаг мировой революции. Анархисты, к примеру, видели Советскую Россию в качестве «федерации профсоюзов». Отдельные фракции анархистов сразу же после принятия Конституции заявили о своем стремлении бороться против самого понятия «социалистическое отечество» как вздорного и опасного[318]. Тот же организационный принцип был положен в основу проекта, подготовленного П. П. Ренгартеном, работником Отдела законодательных предположений. В нём предусматривалась федерация пяти «государств-членов», каковыми, по его мнению, должны были являться «основные профессиональные объединения в виде пяти профессиональных федераций». Среди них Ренгартен называл федерацию земледельцев, промышленных рабочих, служащих торговых предприятий, служащих у государства (чиновников), служащих у частных лиц (прислуги)[319].

Проекты Ренгартена и отдельных анархистских групп не рассматривались как не принадлежащие членам комиссии. В этом смысле гораздо более серьёзную роль играл проект члена комиссии Рейснера. Он стоял за федерацию коммун. Под коммунами Рейснер понимал территориально-хозяйственные единицы, объединяющие местные организации трудящихся, организованных профессионально. Местные коммуны должны были объединяться в провинциальные, областные, наконец, – в Российскую Федерацию. Проект Рейснера имел чёткую интернационалистическую парадигму в рамках перманентной революции. Он, в частности, предусматривал вхождение России в Мировую коммуну – «Великий Интернациональный союз трудящихся мира»[320]. С позицией Рейснера по существу солидаризовался А. А. Шрейдер[321]. Позже, уже накануне открытия V съезда Советов, на котором планировалось принять Конституцию с позиций, по целому ряду вопросов близких позиции Рейснера, выступила Коллегия Наркомюста в целом. Так, в подготовленном ими документе критиковались ленинские подходы к национальному вопросу и национально-государственному устройству[322].

Принципиальность и острота поднятых при подготовке проекта Конституции вопросов вскоре стимулировала жаркие дебаты за пределами Комиссии ВЦИК. Тем более что подготовка Конституции с самого начала велась открыто и широко освещалась в партийной и советской печати. К примеру, уже 3 и 4 апреля 1918 года в «Правде» публикуется интервью Сталина «Организация Российской Федеративной Республики». Тогда же со статьями «Русское гражданство» и «Конституция Советской России» в «Известиях ВЦИК» выступил Стеклов. «Известия ВЦИК» публиковали и те проекты фрагментов Конституции, которые появлялись в подкомиссиях Комиссии ВЦИК. Местная печать часто перепечатывала материалы центральных газет, посвящённых Конституции, инициируя их обсуждения среди широких кругов общественности[323].

Если в Комиссии ВЦИК и её подкомиссиях критика основ нового революционного государственного устройства России в основном велась с левых позиций, то в ходе газетной полемики обозначилась позиция и критиков справа, разнообразно представленная в небольшевистских изданиях. Её суть, которая в основном будет сводиться к отрицанию диктатуры пролетариата, позже будет обозначена, к примеру, одним из идеологов русского религиозного ренессанса правоведом И. А. Покровским[324]. По его мнению, понятие диктатуры пролетариата разрывало представление о народе и государстве как о едином целом, что вело к самым пагубным последствиям[325]. Покровский и другие авторы отмечали неопределенность самого понятия «пролетариат», что, по их убеждению, создавало условия для произвола. Делались намёки, что большевики как бы возвращаются к правовой практике самодержавия, только перевёрнутой наоборот[326].

Как это часто случается, между правыми и левыми обнаружилось немало общего. К примеру, в проекте левых эсеров понятие диктатуры пролетариата также не признавалось. Внесение ими предложений в текст Конституции РСФСР совпала с работой по принятию ими программы собственной партии. В обоих документах левые эсеры выступали за то, чтобы понятие «диктатуры пролетариата», была заменена понятием «диктатурой трудового народа»[327].

Вместе с тем (и это обстоятельство следует выделить особо, поскольку мимо него исследователи, как правило, проходят), в § 9 гл. 5 установление «диктатуры городского и сельского пролетариата и беднейшего крестьянства» провозглашалась непосредственно, установление диктатуры пролетариата объявлялось в ней лишь основной задачей, рассчитанной на предстоящий переходный момент. Фактически это означало, что установление диктатуры пролетариата отодвигалось на неопределённое время, поскольку продолжительность переходного периода в тексте Основного закона никак не оговаривалась. Диктатура пролетариата рисовалась лидерам Советской России как идеальное государственное устройство, существенно более гармоничное чем то, что можно было видеть на практике в начальный период Гражданской войны.

Уже поэтому идея диктатуры пролетариата не несла и не могла