Лебедь Белая - Олег Велесов

Князь отмахнулся.

– Иди. Подумаю.

И я пошла. Уже на пороге я вспомнила про толстопузого друга Своерада и предложила на худой конец пытать его, но Благояр Вышезарович даже головы не поднял, только хмыкнул. Зачем, спрашивается, совета просил?

В амбаре меня ждал Поганко. Он сидел возле погасшего очага, тёр пучком травы начищенный до медного сияния котелок и отбивал зубами плясовую. Чего это он? Замёрз или испугался кого? И то, и другое подходило вполне, но холод я тут же отвергла, ибо в амбаре стояла такая духотища, что хоть сейчас в ледник беги отдыхиваться. Значит, страх всему причина. Странно, Поганко мальчишка смелый, абы чем его не напугать. Тут либо из гридей кто подзатыльников надавал, либо бесы дворовые набезобразили.

Я присела рядом на лавочку и спросила:

– Что случилось?

Поганко лишь быстрее зубами застучал и понурился. Что ж, не хочет говорить, не надо. Хозяин – барин. Тогда я решила отвлечь его от дурных мыслей и взялась выкладывать последние вести.

– Княгиню тётка Бабура отравила, больше некому. Вот ведь змея, правда? А по виду не скажешь. Поймать её надумали, да сбежала она. Ищут теперь. А ещё я хотела, чтоб ромея на дыбу вздёрнули, да князь не позволил. Говорит, гость. А какой он гость, коли чёрное замыслил? Нет, они с тёткой Бабурой из одного помёта выходцы. Ну да придёт их время, поскрипят косточками под грузом…

Поганко начал петь. Я оторопела: вот те на. Пел он громко, перевирая слова и мотив, и вообще, не пел, а орал, как кошки по весне, и мне очень захотелось стукнуть его чем-нибудь тяжёлым, успокоить. Я даже потянулась за полешком, но вдруг обратила внимание, что по щекам его катятся слёзы, а глаза косят в тёмный угол за ларем. Что он там видит? Мне самой стало страшно. Я нащупала под понёвой подарок дядьки Малюты, шагнула к ларю и рявкнула в голос:

– А ну, кто там прячется? Выходи!

Темнота в углу зашевелилась, подалась вперёд – и наружу выбралась Бабура Жилятовна. Я охнула: вот где злыдня прячется! Гридней скорее звать, пусть хватают. Но ключница наморщила крючковатый нос и просипела:

– Лебёдушка, не выдай.

Нет ничего хуже ожидания. Если б я знал, что отче Боян забудет о нас, назад бы не торопился. Можно было воспользоваться Ершовым гостеприимством, пожить под его крышей, пирогов поесть, благо ради нас Ёрш наобещал всего и помногу. Но я, как и после случая с Милонегом, от обещаний его отказался. Слишком уж быстро он их забывает. Собрали мы пожитки, вскинули узлы на закорки и проторенным путём двинулись на Голунь.

По дороге Малюта поведал, какая беда с нашей дружиной приключилась. Рассказал, как пришёл ромей со своими наёмниками, как сечу учинили. Никогда ещё русы боя не избегали, но слишком уж неравными силы оказались, почти вся дружина полегла, а те, кто остался, от ран едва на ногах держались. Я обвёл глазами каждого: Горазд и Горыня – два брата, Добромуж, Тугожир, Борейка и сам Малюта – шестеро от трёх десятков. Больно такое осознавать.

– Поначалу мы в дальней деревеньке схоронились, – вздохнул кормщик. – Думали оклематься да на полночь идти, до ильменьских словен. Помнишь разговор наш?

Я кивнул.

– Вот. Тебя увидеть живым не чаяли. Не осмелился бы ромей напасть на нас, покуда ты жив. Но пришёл отче Боян и велел сюда отправляться. Дескать, ты здесь нас искать будешь. Ну и чудо. Не верил я словам его, однако не обманул волхв. А девку, ты уж прости, Гореслав, я отпустил. Дал ей нож – и в Днепр. Пусть, думаю, лучше потопнет, чем ромею достанется. Жаль её, хоть и дерзкая была, ну да вдруг выплыла.

– Выплыла, – сказал я.

– Вправду? – откликнулся радостью Малюта. – Воистину, есть справедливость в мире. А то уж как только я себя не корил. Что ж дальше делать будем?

– А то и будем. Девка сейчас в Голуне. Найдём её, выручим и домой обратно отведём. Исправим ошибку свою.

С этим и пошли. Как просил отче Боян, шли быстро. Борейка начал припадать на левую ногу, дала себя знать недавняя рана. Я хотел усадил его на Огонька, но оба заартачились. Борейка поднял руки в защите, сказал, что ни на что кроме лодьи не сядет, а Огонёк недовольно хрипел и косил глазом на каждого, кто до него дотрагивался. Но как бы там ни было, а до Голуни мы добрались в свой срок. Успели.

Капуста встретил нас приветливо, каждому руку пожал, к столу пригласил, и только Радиловна посмотрела на Малюту, будто духа ожившего узрела: сначала прянула в испуге, а потом сотворила перуницу и ушла кривой походкой в свою светёлку. Малюта посмотрел ей в спину задумчиво, а я подумал: уж не шалил ли мой кормщик по молодости в этих краях?

Но то не моё дело. Едва мы вступили во двор, я почувствовал холод. Будто невидимый бес тронул душу: сжал шершавыми пальчиками, ухватил покрепче и потянул к небу. Я посмотрел вверх. В узком оконце терема мелькнуло бледное лицо – мелькнуло и исчезло, словно в черноте растворилось. Кто это был, я не узнал, даже не понял, муж или жёнка, но душа заныла сильнее. Капуста тараторил рядом, говорил о бане, о берёзовых вениках, дёргал Малюту за локоть. А я не отводил взгляда от оконца, надеялся, что человек мелькнёт снова, и уж тогда я наверняка узнаю его. Однако напрасно время потратил. Ладно, Дажьбог даст, явится мой незнакомец воочию.

Капуста поселил нас в отдельную клеть. Холопы принесли свежей соломы, рассыпали по полу, дружина моя легла отдохнуть с дороги. Им, понятное дело, от незаживших ран путь дался непросто. А я не устал. Я почистил Огонька, засыпал ему ячменя в ясли, посидел во дворе под навесом, испил квасу. В ворота серой тенью скользнул Сухач. Шмыгнул к конюшне и уже от туда вышел потягиваясь, будто проснулся только. Я поманил его, он подошёл, сел рядом.

– Давненько прибыли? – спросил он, зевая.

– За полдень.

– А меня вот сморило, в конюшне спал.

Я не стал развенчивать его басню. Мне до его вранья, что ветру до собачьего лаю – лёгким порывом в чистое поле. Лишь бы через его ложь горе никому не прибежало.

– В тереме кто живёт? – ткнул я пальцем в оконце.

– Гость торговый, – Сухач замялся. – Я сам его не видел, во двор он не спускается, но, говорят, богатый. Дела у него какие-то с князем.

Последние слова он произнёс как бы между прочим, словно нечто не важное, но глаза блеснули. Или он недоговаривает что-то, или наговаривает. Зачем ему это?

– Какие дела?

–Кто ж знает? Он со мной не советуется.

Да, явно что-то нечисто. Всю дорогу Сухач никак себя не проявлял. Трутень он и есть трутень, лишний раз зада от скамьи не отнимет. А тут даже в город по кой-то бес выбрался, не смотря на то, что отче Боян строго-настрого запретил куда-либо со двора уходить.

– Ладно, ступай покуда. Нужен будешь – кликну.

Проснулась моя дружина, потянулась на волю. Горазд с Горыней устроили урочную потасовку. Принесли с кухни по ухвату и принялись щёлкать друг дружку. Смех. Но со стороны казалось, что бой взаправду идёт. Холопы Капустины и гости сбились гурьбой, зашумели, кое-кто даже подначивать бойцов взялся. А двое и вовсе об залог побились, кто из бойцов победит. Достали мошны, по рукам ударили, да только оба при своих остались. Горазд с Горыней походили кругами по двору, поломали ухваты на горе кухаркам и сели возле меня рядком.