Огненный всадник - Михаил Голденков

И это была сущая правда. Защитников крепости оставалось менее двух тысяч. Многие были убиты во время штурмов и вылазок, многие попали в плен, иные ранены пулями, кирпичами и осколками от зубцов и стен. Одни из раненых умерли, еще больше больных лежало по домам. Обухович был неприятно удивлен, обнаружив, что некоторые московитяне стреляют протравленными ядом пулями, отчего раненные такими пулями люди, похоже, были уже неизлечимы.

— Это неправильная война, — морщил длинный нос Боноллиус, — эти гунны пренебрегают всеми благородными законами боя! Отравленные пули! Это же варварская дикость!

— На оборону двух валов, Большого и Малого, требуется не менее 1500 человек, — говорил Обухович всем офицерам на спешном собрании после битвы. — За вычетом этих человек остается всего около пятисот человек для обороны 38 кватер стены и 34 башен. Для резервов же, господа офицеры, мы не имеем ни одной персоны. А должны иметь порядка тысячи. С такими силами невозможно бороться против 150 ООО царского войска.

— Их сейчас, пожалуй, 120 ООО, не больше, — поправил Корф воеводу. — Нацюрлих, не больше. У них дезертирство началось. Мне пленный рассказал.

— Да и в командном составе потери большие, — кивнул Боноллиус, — я лично проткнул шпагой какого-то большого начальника стрелецкого полка. Явно не сотника, а воеводу.

— С чего вы, пан Якуб, так решили? — удивился Обухович.

— Вы бы видели его шапку! Из чернобурой лисицы! Да и кафтан из пурпурного сукна, очень хорошего.

Все улыбнулись. Даже в бою Боноллиус обращал внимание на одежду.

— Надо бы и нам подметные грамоты писать, чтобы московиты шли под нашу Корону, — попытался пошутить Оникеевич.

— Их потери почти ничего не меняют для нас, — грустно покачал головой Обухович, не обращая внимания на шутки и оптимизм своих подчиненных, — для нас и 120 ООО — много. И даже 50 ООО. Пороху осталось всего 23 фасы, каждая менее 400 фунтов. Всего — 230 пудов. Из этого количества нужно выдать по фунту на человека. На две тысячи человек нужно, таким образом, пять фас. Тогда для пушек осталось только 18 фас. В случае нового штурма этого количества при усиленной стрельбе хватит на четыре часа боя, панове, не более.

— Где же они решатся на четыре часа боя! — вновь гогот-нул неунывающий Оникеевич. — Хотя бы еще на полчасика!

Корф, Тизенгауз, Боноллиус, худой Остик в явно не по размеру большом мушкетерском кабассете на голове, смешливый Оникеевич — все стояли и, улыбаясь, слушали Обуховича. Кажется, они уже давно привыкли к вечному нытью воеводы о недостаче провианта и боеприпасов. Закопченные порохом, забрызганные кровью люди еще не остыли от ночного сражения, стоя, словно пьяные, не очнувшиеся от бешеного смертоносного танца, в котором все крутились семь часов кряду. Слова воеводы их не настораживали, не пугали, не огорчали. Они просто слушали, смеясь и радуясь, что выжили, что позади адская мясорубка, где могли бы погибнуть и они сами.

Обухович мялся. Хотел что-то сказать и не решался.

— Ротмистра Овруцкого так и не нашли? — спросил он наконец.

— Не нашли.

— Это… это он взорвал башню, — выдавил из себя воевода, опустив голову, — порох одних только московитов не смог бы привести к таким разрушениям. Рванул вначале секретный порох в башне, что мы заложили. И еще в трех башнях есть такие секретные запасы пороха. Думаю, этот порох теперь есть смысл разобрать на пушки и мушкеты…

Боноллиус с удивлением взглянул на Обуховича. Воевода раскрывал тайну, которую знали несколько человек: Кмитич, Боноллиус, сам Обухович и ротмистр Овруцкий. Не знал даже Корф. Именно Кмитич предложил тайно заминировать самые опасные для Смоленска башни. Кмитич на курсах в Риге изучал, как взорвал Андреевскую башню шведский комендант Выборга Кнуд Поссе во время штурма Выборга в 1495 году войсками московского царя Ивана III.

Царь, захватив Новгород, пошел и на Швецию. Но пограничная шведская крепость Выборг держалась стойко, пусть ее и обороняли всего лишь 500 немецких наемников и 1 400 наскоро обученных местных карелов. Во время генерального штурма ратникам царя удалось лишь ворваться в Андреевскую башню, но Кнуд Поссе, подпалив ее, взорвал хранящийся там порох, погребя захватчиков под камнями. Кнуд Поссе был великолепным военачальником, и выборгские карелы даже считали его чародеем. Кмитич решил использовать опыт Поссе и предложил сделать тайные склады пороха в нескольких наиболее стратегически важных башнях, чтобы в случае их захвата взорвать. Обухович долго противился этому плану, считая его и неблагородным — кто-то должен был при этом сам погибнуть — и расточительным, касательно и без того скудных запасов пороха. Но Боноллиусу эта идея понравилась, и он поддержал план Кмитича. Так и сделали. Овруцкий был посвящен в тайну, но во время штурма, похоже, сам Обухович забыл про порох и вспомнил лишь тогда, когда прогремел страшный взрыв. «Может, это все-таки наше ядро взорвало порох москови-тян?» — уговаривал себя воевода, но понимал, что одного пороха захватчиков было бы мало для такого мощного взрыва. При этом Обухович чувствовал вину за гибель Овруцкого — получалось, что воевода косвенно обрек ротмистра на верную смерть. Видимо, поэтому Обухович решил более не применять секретный план по уничтожению башен на случай захвата. Порох приказал раздать солдатам и канонирам.

Боноллиус лишь усмехнулся, как бы говоря: «Ну, воля ваша, пан воевода».

— Ладно, — Обухович встал, отряхивая перчаткой все еще запыленный после боя белой штукатуркой камзол, — пока что дзякуй всем. Сейчас всем, кто не дежурит, отдыхать, — смягчившись, он взглянул на офицеров. Новость про порох в башне и геройскую гибель Овруцкого всех огорчила. Офицеры молча вставали и расходились, негромко переговариваясь, обсуждая минувший штурм.

* * *

— Этой ночью, говорят, Кмитич вернулся и татар у стены всех побил! — заговорщически говорил молодой синеглазый канонир Твардовский своему старшему товарищу деду Са-лею. Оба лежали с перевязанными головами и руками в монастыре бернардинцев, превращенном в госпиталь, на грубо сколоченных дощатых лежаках, ибо кроватей всем не хватало.

— Брехня! — отвечал третий канонир, черноглазый мужик лет сорока. — Это у них от страха.

— Но ведь наши сами слышали, как они закричали: «Кмитич шайтан!», и бросились назад! Униховский рассказывал. Он даже оборачивался, думая, что подошло подкрепление, — настаивал молодой артиллерист.

Салей с трудом приподнялся на локте, с досадой посмотрел на пустую трубку, лежащую рядом на полу — табак закончился. Да и сил курить почти не было. Дед Салей вздохнул и произнес:

— Может, оно и правда, что дьявол наш оршанский князь?

— Как дьявол?!

— А вот так! Знавал я одного пана с чудным прозвищем Черт. Про свое странное прозвище он мне расповедал так: его отец мог появляться одновременно в двух местах, когда было много працы. И ведь тоже из Орши родом был. Может, и Кмитич такой ворожбой владеет?

— Слыхал и я о таком! — выпучил темные глаза сорокалетний. — Я еще парубком был, на хуторе мы жили. А наш сосед часто дома появлялся, когда в поле работал. Сам-то я не бачил, а вот жена и дети его рассказывали. Домочадцы часто его немного мутный образ видели за столом. Вначале споло-халися, а потом настолько осмелели, что подходили и рукой трогали. А там — воздух один! Нет человека никакого! Рука словно через воду проходит. Мужик этот, что призрака своего породил, в это время, говорят, ну, когда его двойник в хате появлялся, в самом деле думал про свою хату, как там дети да жонка, отчувал себя при этом дрэнна, уставал и садился на траву отдохнуть. Ну, а в то, что у него призрак свой имеется, так и не верил, бо не бачил его николи. Вот что было! Истинный крест! — и пушкарь перекрестился.