Физиогномика и выражение чувств - Паоло Мантегацца

Если удивление достигает степени восторга, то руки скрещиваются, упираются в бедра, если человек сидит, или в живот, если человек стоит, – точно чувствуется при этом потребность принять спокойное положение, для того чтобы дольше оставаться в созерцательном состоянии и изведать все наслаждение восторга. В то же время голова слегка склоняется то к правому, то к левому плечу (но не всегда к левому, вопреки утверждению Лебрёна).

Другая форма мимики состоит в том, что руки складываются, как вовремя молитвы, – то у самого лица, то впереди, или, наконец, обращены ладонями кнаружи. Генслей Ведгвуд[67]видит в этих актах следы атавизма – бессознательное воспоминание о том времени, когда руки побежденного инстинктивно протягивались к цепям победителя.

Дарвин[68], по-видимому, склонен принять эту теорию. Я же позволю себе в ней усомниться, потому что, обращаясь с мольбою к Богу и к сильным мира сего, перед которыми мы смиряемся, мы складываем руки точно так же, как и при выражении благоговения или удивления. Я полагаю, что, привыкнув с детства известным образом складывать руки при молитве, мы употребляем тот же жест для выражения мольбы к тем людям, которые могут сделать нам много добра или много зла, и что таким образом они ставятся нами на место Бога.

Мне думается, впрочем, что в этих случаях мимические движения рук имеют не столь историческое, сколько органическое происхождение. Они служат или для того, чтобы расширить круг мимических излияний, или для того, чтобы симулировать желание или стремление обладать и ласкать предмет нашего поклонения или восхищения.

Согласно моим наблюдениям, я бы советовал художникам придерживаться следующих толкований мимики рук, сопровождающей выражение удивления на лице.

Распростертые руки, обращенные ладонями к оси тела.

Искреннее удивление, умиление, полное нежности. В самой характерной форме его можно наблюдать в том случае, когда человек смотрит на портрет дорогого для него покойника или на священный образ.

Широко раскрытые руки с раздвинутыми пальцами и с ладонями, обращенными кнаружи.

Удивление, перешедшее в изумление. Оно обнаруживается при виде какой-нибудь неожиданной и величественной картины природы.

Руки сжатые и упирающиеся в бедра или в живот.

Долгое, терпеливое и тихое созерцание прекрасной картины, прекрасной статуи, любимого существа во время его сна или, наконец, трупа обожаемого человека.

Руки сложенные, как бы для молитвы.

Восхищение, вызванное чем-то божественным, или каким-нибудь героическим поступком, или, наконец, изумительным произведением искусства.

Туловище и нижние конечности в свою очередь участвуют в выражении благоговения и удивления, но постоянно одинаковым образом сгибаясь и наклоняясь к земле. В этом настроении человек всегда стремится стать ниже другого, уйти в самого себя, точно стараясь занять как можно меньше пространства. Вот почему он и наклоняет при этом тело вперед, становится на колени и даже простирается лицом к земле.

У некоторых народов встречаются выходящие из ряду и унизительные проявления этой мимики; таковы, например, обычаи ползать на животе, лизать землю, подкладывать голову под ноги тому, кому хотят выразить почтение.

Я бы вышел из пределов начертанного мною плана, если бы захотел излагать историю всевозможных выражений и знаков почтения, употреблявшихся в различное время и различными народами, с целью определения ступеней, занимаемых ими в общественной иерархии. Тут выражение естественное уступает место условному, и мы вступаем в область условного языка, имеющего совершенно иное происхождение, чем мимика. Почти у всех цивилизованных народов принято в знак уважения снимать с головы шляпу; в других странах, напротив, это сочли бы за недостаток почтения. Да и у нас обнажают голову одни только мужчины, но не женщины. Быть может (по мнению Тэйлора), начало этого обычая кроется в условиях средневековой жизни, когда мужчины, при входе в церковь или в дом друга, должны были снимать с себя военные доспехи и шлем. Способ приветствия видоизменяется не только сообразно полу, эпохе и племени, но также и в зависимости от профессии; так солдат не может снимать у нас своего головного убора в знак приветствия, а должен для этого подносить только руку к голове.

В том немногом, что мы сказали до сих пор, заключаются уже все элементы, необходимые для определения религиозной мимики, которая не составляет особого мира, но является лишь областью, где сходятся самые разнородные душевные энергии, начиная от самых возвышенных стремлений до самого низменного страха, и образуют такую эмпирическую смесь, которая обыкновенно весьма трудно поддается научному определению.

В мимике религиозного чувства встречается и благоговение, и изумление, и горячая преданность, и ужас, и надежда, – словом все чувства, которые могут внушить нам люди или их неодушевленные изображения. Одна лишь черта составляет исключительную принадлежность этой мимики, – это поднятие глаз к небу, без сомнения основанное на вере в возможность увидеть там Бога и святых. В состоянии религиозной восторженности глаза могут закатываться до того, что роговая оболочка совершенно скрывается, подобно тому, как это происходит во время сна.

Благодаря тому, что искусство в течение веков почти исключительно носило религиозный характер, мы имеем целые тысячи памятников, на которых воспроизведены простое благоговение и мученичество, смиренная молитва и истерическое исступление; но даже и в бессмертных творениях великих живописцев и великих писателей мы не найдем такого изображения, которое чем-нибудь отличалось бы от мимики, присущей благоговению, страху, надежде, удовольствию или страданию. При некотором усилии воображения можно создать сколько угодно сверхъестественных миров, но нельзя изобрести ни одной маленькой мышцы, служащей для выражения известного чувства, которое представляет сумму большого числа энергий, присущих исключительно человеческой природе и доступных всецело анатомическому и физиологическому анализу.

Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить о Лафатере. При всей своей религиозности, он посвятил одну из наиболее длинных глав своего сочинения вопросу «О религии и религиозных физиономиях»; однако же, не смотря на его проницательность, ему удалось только описать характер религиозных людей, но не удалось нарисовать картину религиозной мимики.

Сказав, что существует религиозная организация, он чувствует необходимость оправдать это странное выражение и предполагает, что о нем могут, пожалуй, сказать: «Этот добрейший Лафатер сам не знает, что говорит: от усиленного писательства он совсем потерял голову». Несколько далее он различает троякого рода религиозные типы.

1. Тип напряженный и суровый (как, например, у Кальвина).

2. Тип неопределенный и мягкий (в роде Цинцендорфа).

3. Тип свободный и прямой, в котором резкие проявления строгости могут сочетаться с необыкновенной мягкостью (св. Павел и св. Иоанн).