Длинные руки нейтралитета - Михаил Иванов

Нахимов чуть задумался.

– В таком случае пишите рапорт. Полагаю, Владимир Иванович также должен с ним ознакомиться, когда выйдет из госпиталя.

На линии столкновения было полное затишье. Обе стороны прикидывали, планировали, копали, укрепляли.

Воспользовавшись случаем, Мариэла черканула страничку наставнице. В ней помимо вежливых слов и краткого изложения событий имелась информация о необычном домашнем зверьке и содержалась просьба разузнать, есть ли аналогичный вид на Маэре. Обосновывалось это чисто научным интересом, правда, тот лежал несколько в стороне от специальности весьма почтенной. Завистник и недоброжелатель (если бы нашёлся таковой среди тех, кто знал о содержании записки) мог бы прошипеть, что интерес большей частью имеет эстетические корни – котик очень понравился Мариэле.

Даже на тусклом фоне этих событий не стоил особого внимания тот факт, что Костя снова навестил дракона. Для мальчишки причина визита была более чем весомой: старшая сестра обновила, как скажут в будущем, линейку изделий. Помимо человечка и дракончика в ней появилась симпатичная кошечка.

Таррот долго расспрашивал об этом невиданном зверьке, которого принял поначалу за известных в драконьих краях громадных кошек. Но Костя уверил, что это зверь совсем маленький («Ну вот такой!» – и соответствующий жест руками), живёт в доме, ничуть не стесняя хозяев, а главной его дичью являются мыши.

– Это для госпожи доктора, ей очень наш кот понравился, – убеждал юный купец. – Готов даже в долг поверить.

– Слова ты умные знаешь, – фыркнул Таррот, – наверное, и читать умеешь?

– А то ж! – солидно кивнул гость. – И считать тоже, и писать опять же.

Дракон знал от товарищей, что далеко не все местные столь образованные, и потому поинтересовался:

– Где учился?

– Папаня читать и писать научил… пока жив был, – вздох, – а счёту от Серёги Длинного, это мой сосед, поднабрался. Взял у него книгу умную на время. Только Серёга на бумаге считает, отцу помогает, а я так, в уме. Бумага ить дорогая.

Разумеется, гость не мог в полутьме пещеры заметить интерес в глазах хозяина.

– В уме, говоришь? А если проверить?

– Так запросто! – подбоченился нахальный визитёр.

Таррот быстро прогнал Костю по таблице умножения и убедился, что её он знает назубок. К большому удивлению дракона оказалось, что мальчишка может умножать даже двузначные числа в уме.

Драконы едва ли не больше людей подвержены идеям справедливости, почему и последовала похвала:

– Ты считаешь в уме превосходно, почти как мы.

В ответ мальчишка почтительно поклонился:

– Благодарю, господин Таррот.

– У тебя прекрасная для человека память. Я с удовольствием взялся бы учить считать по-драконьи.

– Вы думаете, это возможно, господин Таррот? – осторожно спросил малец.

– И возможно, и нужно. У вас, людей, штурманы не могут обходиться без длительных расчётов. А если ты будешь хорошо считать, то сможешь стать штурманом… ну, похуже, чем дракон, у тебя всё же нет таких способностей… но тут надобно много знать помимо счёта. Но для начала, если захочешь, получишь умение быстро считать.

– А плата велика ли?

– Я с ней подожду, – дракон оскалился в улыбке, – в долг поверю.

Просто удивительно, с какой скоростью расползаются слухи. Удивительно, конечно, для тех, кто не знает, что скорость распространения новостей описывается экспонентой.

Вот и сейчас разговоры о том, что госпожу доктора видели посещающей Михайловскую церковь, прошлись по всему Севастополю. Уважение к немке подскочило: ей не только чаще кланялись и снимали шапку при встрече – очень многие жители города крестили матушку Марью Захаровну в спину со словами: «Спаси тя Христос» или чем-то подобным.

Но довольно скоро грянула гроза на пустом месте. Так, по крайней мере, думали окружающие.

Солдат Семирылов из пехотного прикрытия артиллерии мог почитать себя счастливчиком. Мало того, что его вовремя доставили в госпиталь, так вдобавок ногу не отрезали – при задетой кости такое случалось нередко, а молодая девка, доктор из немцев, пообещала, что если ногу не беспокоить, то через три недели он (Семирылов) забудет, что вообще был ранен. Наврала она, конечно: нога стала не только на вид, но и наощупь ну в точности какая была. Немка явно переосторожничала. Тем не менее Семирылову выдали костыли, на них он и передвигался. Но как-то вечером солдат попробовал сначала поболтать в воздухе раненой ногой – та действовала без нареканий. Потом он отважился пройтись по палате без костылей. Результат показался отменным. Чего уж говорить – нога была в таком состоянии, что хоть в пляс пускайся. Храбрец решился сделать свои выводы. Он знал, что раненые из ходячих (те, которым запретили бередить только руку) могли пробираться наружу и приносить хлебного винца. Семирылов сам участвовал в реализации трофеев от подобных походов. Но кое-что его не устраивало, и это «кое-что» имело под собой самую материальную основу. Добытое честно делилось на палату независимо от величины денежного взноса, а очень у многих денег не было вообще. Сам Семирылов сберёг некоторую долю от положенного жалованья, но необходимость поить неимущих за свой счёт глубоко его угнетала. Расположение торговой точки, поставлявшей местное пойло, было хорошо известно всем в палате, однако дойти до неё можно было лишь на своих двоих, но никак не на костылях, уж больно дорога крутая.

Сбор в недальний путь, однако, не остался незамеченным соседом по палате, унтером Шебутновым. Он получил осколок в бок, в госпитале ему приказали лежать смирненько пять дней (кость не задело), вставая лишь по нужде.

– Куды ж ты, милок, заделался на ночь глядя и без костылей?

– Тебе-то что?

– Мне-то ничего, а вот тебе Марь Захарна велела ногу не беспокоить, как я слышал.

– Да чё там? Сам же глянь: нога в полном порядке, никаких от неё беспокойствиев. Да и как девка-дура может в лечении понимать? Я пошёл.

– Смотри ж… – послышалось с койки.

Было бы лишь небольшим преувеличением сказать, что Семирылов вернулся с триумфом. Не наблюдались всеобщее ликование и поздравления с успехом. Зато внутреннее воодушевление присутствовало, и даже с избытком, тем более что оно было подогрето местным сортом вина, именуемым «полугар». И с торжеством во взгляде Семирылов провалился в полноценный сон.

Пробуждение оказалось далеко не радужным. Головная боль и мерзопакостное ощущение во рту были не только привычны, но и ожидаемы. Куда хуже была боль в раненой ноге – она болела не сказать, чтоб сильно, но уж весьма отчётисто, а накануне ничего такого не было. Солдат немедля ухватился за тощее одеяло, дабы рассмотреть источник беспокойства, и…

Раздавшийся вслед за этим вопль мог перебудить весь госпиталь, если бы там были спящие (осмотр произошёл сравнительно поздно). Ноге сразу же было обеспечено повышенное внимание всей палаты. И дело того стоило.