Тузы за границей - Мелинда М. Снодграсс

Сара облокотилась на перила, положила подбородок на сложенные кисти рук и стала смотреть на закат. Здесь бедственное положение видно невооруженным глазом, но в других местах дела обстоят не многим лучше. Везде ужасно, стоит лишь поглубже копнуть.

Она услышала за спиной шаги, но не обернулась. Перила задрожали: кто-то остановился рядом с ней.

– Забавно, не правда ли, как эта страна может быть такой прекрасной. – Голос принадлежал Грегу.

– Я как раз об этом думала.

Сара покосилась на него, его взгляд был устремлен на холмы. На веранде не было ни одной живой души, если не считать Билли Рэя, который находился от них на почтительном расстоянии.

– Порой я жалею, что вирус оказался так милосерден к нам, что он не стер нас с лица земли, чтобы все началось заново, – продолжал сенатор. – Этот поселок, который мы видели сегодня… – Он покачал головой. – Я читал стенограмму статьи, которую вы передали по телефону. И снова увидел все как наяву. И опять пришел в ярость. У вас талант вызывать в людях отклик на то, что вы принимаете близко к сердцу, Сара. В конечном итоге вы добьетесь большего, чем я. Возможно, вам удастся каким-то образом положить конец предрассудкам как здесь, в Африке, так и дома.

– Спасибо. – Его ладонь оказалась совсем близко от ее руки. Она легонько коснулась ее, и пальцы Хартманна завладели ее пальцами. Все переживания этого дня, всего турне грозили захлестнуть ее; слезы щипали глаза. – Грег, – проговорила она совсем тихо, – я не уверена, что мне нравится собственное отношение.

– К тому, что мы видели сегодня? К джокерам?

Она глубоко вздохнула, как перед прыжком. Заходящее солнце ласкало ей лицо.

– И это тоже. – Сара помолчала, гадая, стоит ли продолжать. – И к вам тоже, – добавила она наконец.

Он ничего не сказал. Просто стоял, держа ее руку в своих ладонях, и глядел на то, как опускается ночь.

– Все изменилось так быстро – мое к вам отношение, – продолжила женщина некоторое время спустя. Когда я считала, что вы с Андреа… – Она умолкла, судорожно дыша. – Вы переживаете, у вас болит душа, когда вы видите, как обходятся с людьми. Боже, я ненавидела вас! И все, что бы ни сделал сенатор Хартманн, видела в этом свете. Я считала вас лживым и лишенным сострадания. Теперь это не так, и я смотрю на ваше лицо, когда вы говорите о джокерах и о том, что мы должны сделать, чтобы изменить положение вещей, и…

Она развернула его так, что они оказались лицом к лицу. Подняла на него глаза, не заботясь о том, что в них наверняка блестят слезы.

– Я не привыкла держать все в себе. Я предпочитаю всегда говорить начистоту, так что простите меня, если я сейчас скажу что-нибудь… Мне кажется, я очень уязвима во всем, что касается вас, Грег, и это меня пугает.

– Я не собираюсь причинить вам боль, Сара.

Хартманн осторожно коснулся ее щеки, затем вытер слезы, скопившиеся в уголках глаз.

– Тогда расскажите мне, к чему мы идем – вы и я. Мне нужно знать правила.

– Я… – Он замолчал.

Сара следила за тем, как боролись на его лице противоречивые чувства. Грег склонил голову, и его теплое, легкое дыхание коснулось ее лба. Она позволила ему взять ее за подбородок, приподнять ее лицо, глаза женщины закрылись.

Его поцелуй был легким и очень нежным. Как прикосновение крыла бабочки. Сара отвернулась в сторону, и он привлек ее к себе, прижался к ней всем телом.

– Эллен… – начала Сара.

– Она знает, – прошептал Грег. Его пальцы пробежали по ее волосам. – Я рассказал ей. Она не возражает.

– Я не хотела, чтобы это произошло.

– Но это произошло. Ничего страшного не случилось.

Она отстранилась от него и обрадовалась, когда он беспрекословно отпустил ее.

– И что мы будем делать?

Солнце скрылось за холмами; мужчина превратился в тень, в еле различимый силуэт.

– Это решать вам, Сара. Мы с Эллен всегда заказываем двойной номер; вторую комнату я использую как рабочий кабинет. Сейчас я как раз отправляюсь туда. Если захотите, Билли проводит вас. Можете ему доверять, какие бы слухи о нем ни ходили. Он умеет держать язык за зубами.

На мгновение его пальцы снова коснулись ее щеки. Потом он развернулся и быстро зашагал прочь. Сара видела, как он коротко переговорил о чем-то с Рэем, а потом исчез за дверями, ведущими в вестибюль отеля. Билли остался на веранде.

Сара дождалась, когда на равнину опустилась полная темнота и воздух начал остывать после дневной жары, зная, что уже приняла решение, но не уверенная до конца, что хочет исполнить его. Она ждала, смутно надеясь на то, что африканская ночь подаст ей какой-то знак. Потом подошла к Рэю.

– Я хотела бы подняться в номер.

16 января, Аддис-Абеба, Эфиопия

Трудный день на охваченной засухой земле. Представители местного Красного Креста взяли некоторых из нас взглянуть на одну из их акций помощи голодающим беженцам. Разумеется, всем нам давно было известно о свирепствовавших здесь засухе и голоде, но видеть это по телевизору – одно, а самому попасть в эту атмосферу – совсем другое.

В такие дни я с особенной остротой чувствую собственные неудачи и недостатки. Заболев раком, я сильно похудел (кое-кто из ничего не подозревающих друзей даже говорит мне комплименты по поводу моей фигуры), но пребывание среди этих людей заставило меня стыдиться и того небольшого брюшка, что у меня еще осталось. Они умирали от голода у меня на глазах – а нас ждал самолет, готовый отнести нас обратно, в Аддис-Абебу, в наш отель, на очередной прием с прорвой самых изысканных блюд. Чувство вины было невыносимым – как и чувство полной беспомощности.

Думаю, все мы испытывали одинаковые ощущения. Не представляю, что переживал Хирам Уорчестер. К его чести, вид у него, когда он обходил голодающих, был совершенно больной, а в какой-то миг его так затрясло, что ему пришлось некоторое время отсиживаться в тенечке. Пот так и катил с него градом. Но потом он снова поднялся на ноги с жутким выражением на бледном как мел лице и принялся помогать разгружать провизию, которую мы привезли с собой.

Сколько людей принимали участие в этой операции, сколько людей готовили ее не покладая рук, но здесь все плоды их усилий кажутся каплей в море. Единственная реальность в этом лагере беженцев – истощенные до предела тела с раздутыми животами, мертвые глаза детей и раскаленное пекло, в котором томится эта сожженная, растрескавшаяся земля.

Впечатления этого дня останутся в моей памяти надолго – по крайней мере на весь тот срок, который мне отпущен. Отец Кальмар соборовал умирающую женщину с коптским крестом на шее. Соколица с ее оператором засняли почти всю сцену, но потом она не выдержала и отправилась ждать нас в самолете. Говорят, ее даже вывернуло.

Не забуду я и юную мать – лет семнадцати-восемнадцати от силы, – такую исхудавшую, что у нее можно было пересчитать все ребра, и с глазами древней старухи. К сморщенной пустой груди она прижимала младенца. Ребенок давно умер и уже начал разлагаться, но она не позволяла никому забрать его. Доктор Тахион перехватил контроль над ее сознанием и удерживал ее, а сам осторожно высвободил из рук-веточек маленькое тельце и унес его прочь. Потом отдал трупик одному из спасателей, а сам опустился на землю и заплакал, сотрясаясь всем телом в такт рыданиям.