Дар берегини. Последняя заря - Елизавета Дворецкая

Ельга усадила дитя на скамеечку, лицом к востоку, где яркий солнечный свет вливался в отворенные оконца. Взяла со шкуры ножницы и подстригла детские светлые пряди на лбу, на затылке и над ушами. Срезанные волосы заботливо собирала в платок, стараясь, чтобы ни один не упал. Потом помазала голову чада разведенным медом из чаши.

– Да будешь ты румян, как солнце красное, крепок, как дуб! – приговаривала она. – Жить тебе сто лет, пока не поседеешь, как белый снег!

Святослав кричал, растревоженный непривычным ощущением и касанием железных ножниц – до этого его не стригли ни разу в жизни. Но крик ребенка во время этого обряда считался добрым знаком, и его было едва слышно за общим гулом хвалебных голосов.

Закончив свое дело, Ельга взяла мальчика со скамьи и повернула к княжьему столу. Ингер подошел, взял его на руки и поднял как мог выше. Вот так, выше всех, хотел он видеть своего долгожданного сына! Вознесенный на пугающую высоту, видя под собой десятки незнакомых смеющихся лиц, ребенок вопил что есть мочи.

– Да будешь выше всех!

– Расти выше леса стоячего, выше облака ходячего!

– Как там, Царьград видать?

Ингер спустил мальчика на пол и крикнул что-то, но за шумом голосов никто не разобрал. Тогда он призывно махнул рукой в сторону двери, и все повалили на двор. У крыльца гридницы уже стоял Ингеров конь, покрытый лучшим седлом. Князь сам поднял ребенка и посадил верхом, показал, как уцепиться за переднюю луку. Впервые Святослав сидел в седле сам, без взрослых. Свенгельд с одной стороны, Ельга с другой придерживали его за ножки, пока Ингер под уздцы обводил коня вокруг двора – раз, другой и третий.

А когда конь и дитя вновь оказались у крыльца, подошла Прекраса. Все затихли, унимая друг друга, чтобы расслышать ее слова.

– Продай мне это чадо, – звенящим от волнения голосом сказала она Ельге, протягивая руку. – Я тебе три серебреника дам.

Прекраса раскрыла ладонь: на ней лежали те самые три Романовых серебреника, за которые Ельга три года назад «купила щеня» через оконце. Все три года Прекраса хранила их и берегла в ларце с лучшими своими украшениями, как залог того дня, когда проданное дитя вернется к ней живым и здоровым.

За эти три года других детей у нее не появилось. Дымница и еще кое-то из женщин знали, что Прекраса было понесла еще раз, но лишилась плода так скоро, что никто и заметить не успел. Видно, боги решили, что одного сына князю довольно. Но Прекраса не огорчалась: все силы ее души были сосредоточены на маленьком Святке, на других детей у нее не хватило бы места в сердце.

– Жаль, ну да, видно, придется продать! – со вздохом сказала Ельга. – Три года я его кормила, поила, растила, дальше сама не управлюсь, теперь вы кормите.

– За три года сколько этакий крепыш хлеба-то съел! – вставил с озабоченным видом Свенгельд. – Надо бы, отец, прибавить!

– Прибавим! – со смехом ответил Ингер, снимая дитя с седла и передавая Прекрасе. – Ступай, сестра, в дом, мы тебе дары приготовили!

Прекраса, не слушая их, прижала к себе ребенка. Наконец-то она обняла его на глазах у всего двора, у всей дружины и гостей – как свое родное сокровище, какое уже никто не отнимет, приди хоть сам Кощей. Ее сын, наследник мужа, продолжатель рода Ельгова в Киеве… Даже будь этот светловолосый мальчик величиной с быка, и тогда ему было бы не вместить всех упований, что на него возлагались – родителями, дружиной, киянами и всей землей Русской.

Пир продолжался до вечера. Дубыня Ворон пел сказания о юных витязях, которые сражаются в первую же ночь после рождения, чтобы отомстить за убитых старших братьев, гости подносили дары княжьему сыну. По обычаю, дарили больше скотину, коров, быков, овец, даже лошадей. Сами эти дары, конечно, оставляли в загоне, а вручали только уздечки и веревочки, но за один этот день Святослав стал обладателем такого доброго стада, что только лет через семь сумеет его пересчитать. Ингер и Прекраса поднесли Ельге греческое платье, накидку-мантион, золотые обручья. Получив два года назад большие дары от Романа цесаря, как откуп, чтобы не вел войско далее Дуная и не разорял само Греческое царство, Ингер был богат и мог проявлять щедрость к своим и чужим. Ельга-Поляница подносила чаши князю и почетным гостям, разливала пиво и мед остальным, в последний раз исполняя в старой отцовской гриднице обязанности хозяйки. Прекраса почти не отводила глаз от деревянного, серебряной оковкой по краю ковша в ее руках. Завтра это священное орудие перейдет к ней…

* * *

В сумерках Ельга уехала, не дожидаясь окончания пира. Назавтра предстояло еще одно празднество, а она уже от усталости едва сидела в седле. Свенгельд пока остался на пиру, провожал ее Асмунд с отроками. За эти годы дружина потеряла Фарлова – он погиб в походе на угличей, и его место занял Асмунд. В свои тридцать четыре года он был не самым старшим из десятских, но ему Свенгельд доверял больше других.

В эти дни ворота Девич-горы запирались, а десять оружников Свенгельда ночевали в обчине: воевода не хотел оставлять сестру без присмотра и защиты, когда город кишит чужими людьми. Лошадей увели, отроки пошли отдыхать. Проходя через двор от ворот, где остались двое дозорных, Асмунд заметил в полутьме перед крыльцом избы светлое пятно. И его потянуло туда, несмотря на усталость: он не мог не узнать Ельгу и не мог не подойти к ней, хоть и провел неподалеку от нее весь этот день.

Она еще не переменила нарядное платье, только сняла очелье с длинными подвесками: они очень красивы, но носить их довольно утомительно. И, как не раз уже бывало, Асмунд подумал: она словно Заря-Зареница, что заигралась и не успела вернуться в солнцев терем, пока ночь не затворила ворота…

– Ну что, дозор надежен? – спросила Ельга, когда он молча сел на скамью под навесом возле нее. – Не умыкнут меня ночью?

– Так, чтобы я об этом не узнал, – не умыкнут. Если хочешь, – Асмунд повернул к ней голову, – я буду стеречь тебя. Или здесь, – он кивнул на дверь, – или в доме, возле лавки.

Ельга сдержанно фыркнула, вообразив ночную стражу возле своей постели. Она привыкла к его шуткам, но сейчас не поняла, шутит он или нет.

– Ты здесь остаешься? – спросила она, видя, что он уже снял и оставил в обчине свой лучший голубой кафтан с отделкой красно-малиновым узорным шелком.

Асмунд двинул плечом: дескать, а куда мне идти? От ощущения этого движения возле своего плеча, от легкого касания его тугих округлых мышц под тонким льном сорочки у Ельги слегка поджался живот и сердце застучало, но она не отодвинулась, не подавая вида. Кроме привычной гридницы на Свенгельдовом дворе, Асмунду было некуда податься. В последние годы, по мере того как росло влияние Свена, весьма достойные люди из киян и древлян не раз намекали доверенному человеку воеводы, что готовы породниться и приданое дать хорошее. Но Асмунд, двадцать лет проведший в дружине, так и не собрался с духом зажить своим домом, хотя сейчас, в таких годах и в звании сотского, ему было так жить уже и неприлично. Но Ельга, хотя нашла невест уже десятку Свеновых десятских или отроков, с Асмундом об этом не заговаривала.