Год лемминга - Александр Громов

– Ничего.

– Как так ничего? Вы не заметили мужчины на мостике?

– Нет.

– Тогда что же вы увидели?

– Брызги.

– На воде? Всплеск?

– Да.

Старостин начинает прислушиваться с повышенным интересом. Глаза так и горят. А я, того и гляди, начну раздувать ноздри, как гончая, взявшая след.

– Пожалуйста, повторите еще раз, где вы стояли?

– Вон там.

– Это где дерево кривое?

– Да. Может быть. Не знаю.

– Попытайтесь вспомнить, это очень важно.

Долгое молчание.

– Вы слышите меня?

– Да.

– Так все-таки где же вы стояли?

– Вон там. Или нет. Нет.

– И после того, как вы обернулись и увидели, вы пошли к мостику?

– Да.

– Пошли или побежали?

– Пошла.

– И находились на мостике до приезда опергруппы?

– Что?

– Сколько времени вы находились на мостике?

– На мостике? Не знаю.

Старостин хищно втягивает носом воздух и быстро шепчет что-то на ухо подручному. Тот отбегает в сторонку и за рамку спутниковой антенны вытягивает из кармана портативный комп.

– Вы не волнуйтесь, пожалуйста. Можно вас спросить, что вы делали в парке?

– Можно.

– Ну так спрашиваю.

– Что?

– Что вы делали в парке? Ждали кого-нибудь?

– Ждала? Нет.

– Просто гуляли?

Молчание.

– Простите, я вынужден задать вопрос еще раз. Вы совершали прогулку?

Она дважды моргает.

– Давно вы здесь?

– Где?

– В парке.

– Давно. Не помню. Может быть.

– Как тот мужчина шел к мостику, вы видели?

– К мостику?

– Да.

– Что?

– Благодарю вас, – говорю я серьезно. – Вы оказали помощь следствию. Сейчас вас проводят домой, вы выпьете горячего чаю с коньяком и успокоитесь. Я понимаю: то, что произошло, чудовищно, но ведь жизнь продолжается…

Никакой реакции. Полное непонимание.

– Простите… Вы слышите меня?

– Слышу.

– Так вас проводить?

– Куда? Нет.

– Тогда всего хорошего.

Она медленно уходит. Один из парней Старостина отпускает ее шагов на сто и начинает неспешно двигаться по параллельной дорожке.

Старостин потирает руки:

– Михаил Николаевич, вам бы у нас сыскарем работать, ей-ей. Может, согласитесь впоследствии?..

– Что вы, Олег Юрьевич. У вас чуть что – беготня с высунутым языком, а у меня плоскостопие…

Смеемся.

– Кроме шуток, Олег Юрьевич, вам все понятно или лучше уточнить?

– Вообще-то лучше уточнить. Во избежание.

– Давайте сначала поглядим, что у нас по ней имеется.

Старостин отбирает у подручного комп.

– Угу. Так… Малькова Ирина Леонидовна, тридцати четырех лет, наладчица швейных машин на полставке. Замужем, семья здоровая, сыну десять лет. Психически нормальна.

– То-то и оно, что нормальна. Вы подумали – легкий ступор с нею? Похоже, конечно, да еще при таких обстоятельствах… Я сам так сначала подумал, а только нормальной клиникой тут не пахнет, это я вам точно говорю. Что она делает? Муж у нее, сын у нее, а она в гнусную погоду идет в парк, зачем – сама не знает, сколько времени тут находилась – не помнит, где конкретно – тоже не помнит. Курточка на ней легкая, другой человек уже через полчаса на этом ветру дуба бы врезал. Ну ладно, бывают изредка в жизни обстоятельства, семейная драма, например… вы следите за мыслью? Где она находилась в момент происшествия, показать не может, но заведомо дальше от моста, нежели двое других свидетелей. Старик кричит от ужаса, студент бежит к месту трагедии, а что делает она? Идет не спеша, причем дороги не разбирает – на куртке брызг нет, зато сапоги грязнее грязи. Прямо сомнамбула какая-то. И на неожиданный и громкий звук обернулась лениво, так что труп уже успел упасть в воду. Скажите мне, характерно это или нет?

– Нет, Михаил Николаевич. – Старостин улыбается. Он уже все понял, но сейчас мы с ним с удовольствием разжевываем вкусное блюдо.

– Дважды нет. Почему жена и мать не спешит домой варить обед, а остается здесь дожидаться опергруппы? Сами знаете, замужние женщины редко рвутся в свидетели. К тому же находилась она далеко, момента самоубийства не видела, ценность ее показаний близка к нулю, так что она могла бы спокойно идти домой, успокоив совесть этим обстоятельством. Практически любая женщина так бы и поступила. Вы подумайте, то, что видела она, наверняка заметили еще полдесятка человек, а где они?.. Вывод?

– Ей было безразлично, Михаил Николаевич. Предельно безразлично.

– Ну не так уж и предельно, самоубийство ее все же слегка заинтересовало… А еще у нее зрачки смещены вниз, вы не заметили? Чуть-чуть, но смещены.

– «Заходящее солнце»?

– Прошу вас обеспечить неусыпное наблюдение, Олег Юрьевич. Она – на очереди. Я надеюсь, что ее удастся спасти, но это задача вторая. А первая задача вот какая: сегодня же, от крайности завтра получить полную картину ее здоровья, с анализом хотя бы крови. Обдумайте, как это устроить. Я командирую к вам специального человека от Воронина. Черт возьми, мы должны знать, что творится у НИХ в организме ДО, а не после самоубийства. Я на вас очень рассчитываю, Олег Юрьевич.

Вот так-то! Я сегодня в ударе. Ноги промокли, а душа поет. Больше мне здесь нечего делать, два раза в день чудеса не случаются. В сущности, удача закономерна: рано или поздно в нашем неводе должен был затрепыхаться пескарь, достойный наблюдения. Можно понять досаду астрономов, никогда не знающих, какая звезда станет следующей сверхновой, чтобы присмотреться к ней до взрыва… А мы знаем. До решения проблемы еще далеко, как до той звезды, однако некий просвет, будем считать, забрезжил, появилась хоть малая, да зацепка, а то словно висишь на скользком стекле на присосках и пукнуть боишься… Ай да Малахов, ай да сукин функционер!.. Мегрэ, одно слово.

В Конторе с некоторых пор наблюдается легкий шухер: запущенная группой Лебедянского деза о грядущей большой реорганизации, как положено, волнует всех, а особенно «нижних». Вроде бы сработано грамотно. Несмотря на то что число посвященных во все детали «Надежды» уже достигло восемнадцати человек и продолжает монотонно и угрожающе расти, Штейн докладывает об отсутствии – пока! – утечки информации. О том, что у него припасено для локализации утечки, буде она все-таки обнаружится раньше времени, он предпочитает помалкивать, а я – тоже пока – предпочитаю не спрашивать.