На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков

Пройдут десятилетия, споются и забудутся «Ландыши», «Хороши вечера на Оби», «А у нас во дворе», «Бирюсинка», «Мой адрес Советский Союз», «Арлекино», «Зайка моя», «Я убью тебя, лодочник» и множество иных пролетающих мошками хитов; но даже в двадцать первом веке, который тогда, в конце тридцатых, виделся нам одухотворённым и трудолюбивым царством давно победившего коммунизма и давно обнявшей всех доброты, – даже и тогда, если вдруг возникала необходимость навалиться всем миром на какое-то трудное дело или отпраздновать какую-то общую победу, из тьмы времён будто сами собой выныривали те самые мелодии, что нескончаемо омывали Москву в ту давнюю-стародавнюю пору. И я прекрасно понимал почему. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять. Они создавались в полушаге от громыхания залитых кровью жерновов, но с ощущением, какое только и способно делать что человека, что страну молодыми: ощущением манящего простора впереди. Никогда такого уже не повторялось. И наверное, не повторится.

Мы договорились с послом Германского рейха встретиться по возможности запросто, чтоб заранее никому со стороны и в голову не могло прийти, куда нас занесёт. Во-первых, потому, что в случайно выбранной затрапезной забегаловке уж точно не случилось бы никаких подслушивающих устройств. Все столичные шалманы на прослушку не поставишь. Во-вторых, топтунам, буде таковые увяжутся либо за мной, либо за ним, либо за нами обоими, вне зависимости от того, у какой именно из двух высоких договаривающихся сторон они будут на службе, сложнее окажется остаться незамеченными. Намереваясь висеть на хвосте у двух элегантных джентльменов, собравшихся на совместный ланч, они загодя должны будут мимикрировать с учётом того, что им придётся перекусить по соседству. И, стоит нам забрести в простонародную щель, они, если рискнут увязаться за нами, сразу станут заметны.

Хотя, надо признать, сами мы с Шуленбургом выглядели в блинной «Маросейка», как папуасы на льдине.

Фон-барон небось в таких уголках столицы не бывал ни разу, и, когда оглядел сумеречное помещение, похоже, решил, что я, стараясь исполнить его просьбу насчёт непритязательной обстановки, всё ж таки перестарался.

Но зато здесь гарантированно не было хвостов.

Правда, не исключался особо бдительный умник, который побежал бы за ближайшим постовым: у нас тут шпионы в блинной питаются. Но я считал подобную вероятность чисто абстрактной.

Присесть было негде. Только высокие столики с круглыми, в пятнах чего-то засохшего, мраморными столешницами и облепленные чёрными зёрнами мух извилистые липкие ленты, свисавшие с потолка. Видимо, с целью возбуждения аппетита.

Для блезиру мы взяли бочкового кофе с плавающими в нём тёмными плёнками и по коржику. На нас оглядывались поверх пенных пивных кружек. Иногда добродушно и понимающе ухмылялись: во, мол, как у интеллигентов трубы с утра горят, аж до ресторана не добежать. Немногочисленные в этот час, сплошь пожилые затрапезные посетители с любопытством косили: будем мы что-то доливать в стаканы или обойдёмся как-то иначе? Мы обошлись иначе. Прямой, как палка, надраенный, как представительский лимузин, благоухающий фон Шуленбург подсунул край коржика под усы и осторожно, кончиками зубов, попробовал надкусить один раз, потом другой; на его длинном костистом лице отразилось опасливое недоумение типа «эту страну не победить». Он отложил коржик и стал, чуть нагнувшись, присматриваться к содержимому стакана. Тот уже минут пять как стоял на тяжёлом мраморе неподвижно, но тёмные колышущиеся плёнки продолжали жить в нём своей жизнью, то подплывая к гранёным стенкам, то пропадая в мутно-бежевой глубине, и вроде даже слегка помахивали плавниками-крыльями, точно древние скаты в глубинах насыщенного первоэлементами мезозойского моря.

Я хрустел коржиком, прихлёбывал кофеёк и выжидательно посматривал на Шуленбурга поверх своего стакана; в конце концов, он просил о встрече, а не я. Ну, и давал ему возможность маленько освоиться. В общем, не форсировал.

Посол тронул кончиками пальцев стакан, отдёрнул руку, словно один из путешествующих внутри скатов ударил током с той стороны стекла, и наконец решился.

– То, что я хочу сказать, является абсолютно неофициальной, исключительно моей точкой зрения на происходящие события, – сказал он церемонно. – И я решил переговорить именно с вами, учитывая, во-первых, наши давние доверительные отношения, во-вторых, то, что формально вы не являетесь дипломатом высшего уровня и, следовательно, меньше связаны в суждениях и высказываниях, и в-третьих, то, что, насколько нам теперь известно, ваше реальное влияние порой оказывается несопоставимо выше того, что предполагал бы ваш официальный пост.

– Звучит многообещающе, – сказал я. – Хотя с третьим пунктом я бы не согласился.

– Я удивился бы, если бы вы согласились, – чуть улыбнулся он, и его усы встопорщились ровно в той степени, в какой улыбка раздвинула губы. Не человек, а штангенциркуль. – Только дураки склонны изображать себя более влиятельными и высокопоставленными, чем они есть. Умные предпочитают поступать наоборот.

– Спасибо за лестные слова. – Я поблагодарил его коротким наклоном головы. – Вы знаете, граф, с каким уважением я к вам отношусь. И я заверяю вас, что всё, сказанное вами, если оно предназначено только для меня, дальше меня не уйдёт, а если оно предназначено для неофициальной передачи на самый верх, я сделаю всё возможное, чтобы такая передача состоялась как можно скорее.

– Я знал, что вы меня правильно поймёте, – ответил Шуленбург, не просто губами и усами улыбнувшись, но явно чуть потеплев взглядом. Шуленбург с потеплевшим взглядом представлял собой довольно странное зрелище. Как если бы рыцарский доспех из старого замка, звякнув, коротко выдал коленце «Барыни-сударыни». – Сразу скажу, что я рассчитываю, скорее, на последнее. Впрочем, в конечном счёте выбирать между первым и вторым я предоставляю вам.

Он непроизвольно оглянулся по сторонам. Поймал ироничные взгляды нескольких расслабленных, сильно в летах, советских граждан и, успокоенный, отвернулся.

– В сущности, – с обезоруживающей откровенностью и даже как-то застенчиво сообщил он, – я сейчас собираюсь совершить государственную измену.

– Граф, – поспешно сказал я, – не надо громких слов. Если у вас есть хотя бы малейшие колебания по поводу целесообразности продолжения нашей беседы…

– Нет, – отрезал он. – Нет у меня таких колебаний. Видите ли… – Он глубоко вздохнул. – В течение нескольких последних месяцев я и горстка моих единомышленников здесь, в посольстве, и в центральном аппарате нашего МИДа прикладывали титанические и, смею сказать, довольно рискованные усилия, целью которых являлось улучшение отношений между Германским рейхом и Советским Союзом. Мы абсолютно убеждены в правильности такой политики потому, что, во-первых, нам нужны ваши сырьевые ресурсы, а вам – наши технологии. Нам есть что дать вам, а вам есть что дать нам. Мы реально можем сделать друг друга сильнее. Но во-вторых, и это важнее всего, именно так мы можем обеспечить мир. На авантюры чаще всего идут от отчаяния, от безвыходности. Создав долгосрочный блок, достаточно самостоятельный и независимый от остального мира и в ресурсном, и в технологическом отношении, мы могли бы сделать войну совершенно необязательной.