Тайный шифр художника - Олег Рой

Из ступора меня вывел голос Вульфа:

– Молодой человэк, чэм я вас так озадачил?

– Кажется, я начинаю понимать, что происходит, – неуверенно предположил я. – Надо еще подумать… Но вы на всякий случай все-таки будьте осторожны, ладно? Охрана – это хорошо, но я бы на вашем месте купил себе оружие.

– Обижаэте, молодой человэк, – с укоризной усмехнулся Рэмбрандт, отворачивая полы пиджака. Вместо внутренних карманов у него были настоящие кобуры на ременном корсете. – Вот это, – он вытащил большой пистолет со звездой на рукоятке, – старый добрый «ТТ», который до сих пор считаэтся одной из самых лучших модэлэй в мирэ. А это, – он расстегнул вторую кобуру и явил миру еще один ствол, – знаменитый «Стечкин». Если вы вдруг не в курсе, то он способен, как автомат, стрэлять очеэрэдями… Но и это нэ все.

Вульф улыбался, как кот, наевшийся сметаны. Казалось, он вот-вот – и замурлычет, так ему нравились все его смертоносные игрушки. Я даже не успел заметить, откуда у него в руках появилась трость. Очень элегантная, надо сказать, прямо произведение искусства. Трость со свистом мелькнула прямо перед моим лицом, доля секунды – и мне в глаза нацелилось длинное узкое лезвие.

– Мне с дэтства нравились романы Дюма, – усмехнулся Рэмбрандт. – И, повэрьтэ, фэхтую я вполнэ прилично, на уровнэ пэрворазрядника.

– Верю, – кивнул я, и Рэмбрандт убрал свою «шпагу».

– Как вы можэте видэть, я во всэоружии, – улыбнулся он.

На фоне всего остального было немного странно, что его улыбка производит такое приятное, такое располагающее к себе впечатление.

Собственно, больше нам тут делать было уже нечего. Мы с Викой переглянулись и решили, что пора прощаться.

На прощание я спросил Вульфа о Гвире, и Рэмбрандт, недовольно поморщившись, сообщил, что они не в ладах, поскольку, мол, Иогансон – «очэнь, очэнь нэприятный чэловэк».

На том и расстались.

– Слушай, неужели и правда рисунки этого Андрея Зеленцова стоят так дорого? – восторженно и чуть ли не шепотом спросила Вика, когда мы вышли на улицу.

– Похоже, что так, – осторожно ответил я. – Но Рэмбрандт прав – продать их за такую сумму вряд ли удастся.

– Да и не надо! – беспечно откликнулась Вика. – Если бы этот твой заказчик купил у меня все картины за сто тысяч долларов, я уже была бы на седьмом небе от счастья. А миллион… Честно сказать, я бы даже не знала, что делать с такими деньгами. Я и в сто тысяч не верю, если честно.

– Ну и не верь, – согласился я. – Лучше ни на что не надеяться, чем потом разочароваться.

– И куда мы сейчас? – деловито осведомилась Вика, поправляя на плече ремень сумочки. – Может, раз уж взялись, сразу отправимся на Васильевский?

– Давай сначала позвоним, – предложил я. – Чего мотаться вот так, наобум? Вдруг Гвира нет на месте? Говорят, он не так уж часто в России бывает.

И как в воду глядел.

Найдя ближайший телефонный автомат, я набрал номер, который еще в гостинице предусмотрительно списал из найденного в газете объявления.

– Туристическое агентство «Весь мир», – проворковал в трубке нежный женский голос.

– Мне бы с Борисом Марковичем поговорить…

В трубке помолчали.

– А… Бориса Марковича на месте нет, – сообразила, наконец, обладательница нежного голоска. – Он только сегодня вечером прилетает… ожидается… Что ему передать, кто его спрашивал?

– Скажите, что звонил Грек, – представился я. – Мне нужно с ним поговорить.

– Простите? – Судя по всему, я, сам того не желая, задал этой девчушке непосильную задачу. – Вы сказали «грек»?

Она явно удивилась, хотя, казалось бы, для сотрудницы турагентства вряд ли должен быть в диковинку какой-то там грек. Не папуас же. Хотя, наверное, настоящий грек и не стал бы так представляться. Вряд ли я, если когда-нибудь окажусь за границей и буду кому-то звонить, попрошу передать, что звонил русский.

– А! – вдруг раздалось в трубке. – Так это вы тот иностранец, с которым он должен был встретиться? Но… вы же вроде только завтра…

– Уже, считайте, сегодня, – ответил я, решив не вдаваться в подробности. – Будьте любезны, как только Борис Маркович прибудет, пусть он мне перезвонит. Я остановился в гостинице «Октябрьская» в триста двенадцатом номере. Телефон…

– Простите… Где? В каком? Сейчас я запишу… – забормотал голосок в трубке.

Диктовать телефонный номер гостиницы и число «312» пришлось дважды. Называть свои имя и фамилию я уже не рискнул, чтобы окончательно не сбить с толку это нежноголосое, но, очевидно, не слишком умное создание. Оно, конечно, поклялось, что немедленно доложит о моем звонке, «как только Борис Маркович прибудет», но я не особенно рассчитывал на успех. Ладно, завтра позвоню еще раз.

– Теперь я уж точно абсолютно свободен, – сообщил я своей спутнице, терпеливо ожидающей у телефонной будки. – Ну что, Вика, вперед? Вдоль по Невскому – и к Эрмитажу?

В гостиницу мы вернулись только в четвертом часу ночи. Зато обошли чуть ли не весь центр города и посмотрели многое из того, что так мечтала увидеть Вика: и Летний сад, и Исаакиевский собор, и Медного всадника, и Марсово поле, и Аничков мост, и улицу Зодчего Росси, и Петропавловку, и Инженерный замок, и Ростральные колонны… И, конечно же, Эрмитаж, в который, правда, не зашли, но обошли снаружи почти весь, потому что Вика непременно хотела увидеть какой-то «Лизин мостик».

– А что это такое? – недоумевал я, тщетно разыскивая такой мост на карте.

– Горбатый мостик, с которого бросилась в воду героиня «Пиковой дамы», – объяснила Вика.

– Разве она утопилась? Мне казалось, что у Пушкина Лиза вышла за кого-то замуж, – смутно припомнил я.

– Это в книге. А в опере Чайковского все по-другому, – растолковала мне Вика.

Мне оставалось только пожать плечами. Опера – совсем не моя стихия. Я всю жизнь предпочитал рок, и наш, отечественный, и зарубежный. А Вика, как я понял, знала и любила классику, не только музыку, но и литературу, и живопись. Так что вкусы у нас во многом были разные, но меня это не смущало. Знаю, есть мнение, что людям с разными вкусами лучше не становиться парой, мол, им трудно будет понять друг друга, и от этого начнутся разногласия. Но я считаю, что наоборот – в такой паре оба будут дополнять друг друга, ведь каждый сможет чему-то у другого научиться. Важны не одинаковые вкусы, а общие ценности, взгляды на жизнь – вот без этого действительно никак. Без этого не создашь своего собственного общего мира, одного мира на двоих. А разные интересы и склонности только делают этот мир богаче и многограннее.

Мостик через Зимнюю канавку мы все-таки нашли и, стоя на нем, впервые за все время знакомства не то чтобы поссорились, но слегка поспорили. Я высказал мнение, что топиться от несчастной любви – несусветная глупость, на что Вика фыркнула и заявила, что я так говорю только потому, что сам, видимо, никогда еще в жизни не любил. И не знаю, что такое любовь. А за настоящую любовь и умереть не жалко. Тут у меня хватило ума промолчать, хотя, конечно, счел такое заявление слишком наивным и никак не мог с ним согласиться. И умирать от любви не собирался, хотя Вика мне нравилась. Даже очень нравилась… А она, судя по всему, не испытывала ничего даже похожего на ответное чувство. Была занята только городом и старательно держала дистанцию. Когда я подал ей руку, помогая сойти по лестнице с набережной к воде, Вика сделала вид, что не заметила моего жеста, и спустилась сама. А когда мы, вдруг почувствовав, что умираем с голоду, зашли перекусить в пельменную, Вика вновь настояла на том, что заплатит за себя сама.