Екаб Петерс - Валентин Августович Штейнберг

удостоверение, согласно которому она могла садиться в любой поезд, получить место в любой государственной гостинице. Подписывая документ, Ленин в одном месте чуть приостановился: «Удостоверение, что подательница — тов. Луиза Брайант (Louise Bryant) — американская коммунистка…» Ему было известно, что Брайант не состояла официально в Коммунистической партии США, но открыто симпатизировала ей. Ленин быстро, размашисто подписал удостоверение. Он позаботился и о двух сопровождающих красноармейцах и пожелал Луизе благополучия в пути и много впечатлений.

Теперь она дышала воздухом киргизских степей (так тогда называли Среднюю Азию) и, как никогда, чувствовала неохватность России. И пусть Ташкент был городом из мазанок, нагромождением домов из глины, замешанной на соломе и моче верблюдов, и пусть здесь двигались темные фигурки женщин с закрытыми лицами, а у арыков в пыли узких улиц копошились болезненные дети. Это все же была Россия, в огне революции и (как думала Луиза Брайант) верно ищущая свое будущее… Вокруг миллионы измученных людей, но они полны странного энтузиазма, беззаветной веры в избранный путь.

Брайант сразу взялась за дело. Когда она услышала от Петерса о жене, стирающей ему рубахи, то в душе несказанно обрадовалась — какие сюжеты преподносит ей Россия: Мэй и Джейк снова вместе! Вместе со своей дочерью, встречи с которой он всегда так жаждал! Луиза дома не скрывала свои феминистские взгляды: из-за этого она даже не взяла фамилию Рида, выйдя за него замуж. Но после смерти Джона ей все больше нравились счастливые пары, она тепло улыбалась детям. Спросила осторожно Екаба:

— Значит, Мэй приехала?

Петерс холодно взглянул на гостью.

— Мэй прислала бумагу королевского суда — развод. Написала: не желает сидеть в России на мерзлой картошке. А у нас и картошка — о какие цены потянула!.. Подозреваю, что и Локкарт, когда вернулся в Лондон, постарался расписать Мэй об ужасах России.

Екаб подумал, рассеянная улыбка блуждала по его лицу, добавил:

— Маленькая Мэй пока в Англии. Не видел ее, кажется, сто лет…

Он рассказал о своей жене[40]. Приезжавшие на Восток русские женщины именовались «европейками», и любимым их лозунгом было: «Работницы-«европейки», наш долг — освобождение нашей товарки, мусульманки; пойдем к мусульманке с разъяснением, что позорно рабство, довольно гнета!» Петерс добродушно улыбался: мол, жена тоже комиссар, только не такая, как мы, мужчины-сухари… И красивая! Рассказал о ней подробнее — девятнадцатилетняя студентка и уже Чрезвычайный комиссар, судьба свела его с Антониной еще в Киеве, когда его после ранения помогали лечить две девушки — Антонина и Оксана. Неправда, что люди не могут встретиться два раза случайно. Встречаются, только второй раз часто уже навсегда!..

Брайант позже вслух скажет Петерсу, что теперь у него семья идеальная, о таких в России говорят: классовая любовь! Петерс возразит:

— Зачем же классовая? Любовь не нуждается ни в каких прилагательных, если она любовь…

Антонина (Петерс обращался к ней «Антонина Захаровна») разливала чай, просвещала американку:

— Мои ученики в вечерней школе говорят: чай не пьешь, где сила будет!

Луиза смеялась, вытаскивала блокнот, что-то записывала. Антонина в Ташкенте занималась с неграмотными взрослыми, поражалась умом и опытом своих великовозрастных учеников, которые еще вчера вместо подписи могли приложить только отпечаток пальца. И все-таки в этой семье двух Чрезвычайных комиссаров (шутка принадлежит самому Петерсу) многое не укладывалось в обычные понятия Луизы, и та спрашивала и записывала ответы, и снова спрашивала:

— Неужели вам действительно хорошо жить в такой маленькой комнате?

— Чудесная комната! — воскликнула Антонина. — Как пахнут яблоки!

Условия жизни в Ташкенте далеко не легкие, часто ужасные, согласился Петерс, но так у всех, почему же он должен требовать чего-то большего.

— Есть некоторые советские чиновники, пытающиеся делать из себя неких привилегированных лиц, но их никто не уважает, и они не держатся долго. Я полагаю, что если вы требуете от других мириться с лишениями, то вы сами должны подавать в этом пример, — сказал он.

Люди в России жили без претензий. Это Луиза понимала. Она не могла понять другое, ощутить со всей правдоподобностью: были ли эти люди счастливы? Если что-то делаешь, то ведь для счастья…

— Вы, Джейк, вероятно, испытываете большое удовлетворение от того, что своей борьбой, работой делаете людей счастливыми?

Он решительно покачал головой:

— Счастье других — это не в моих силах, его нельзя никому дать. Наша революция дает свободу, а все остальное каждый должен делать сам!..

…Внезапно появилась американская корреспондентка в Ташкенте, также внезапно стала собираться в обратную дорогу: в Москву, а потом домой. На прощание сказала Джейку:

— Жаль, что сэр Роджер Кейсмент так и не смог узнать, что среди множества людей, которые пришли оплакивать его смерть, был незначительный лондонский клерк, потом каким-то образом перевоплотившийся в одну из тех личностей, что торопят, ускоряют теперь русскую историю.

О виденном и слышанном американская корреспондентка много думала на обратном пути.

«Удивительная страна!» — думала Брайант. Не все она понимала, что говорилось вокруг (она знала русский далеко от совершенства), а сопровождавшие ее два красноармейца больше «разговаривали» с нею жестами. Однако материал для своих записей Луиза набирала.

Брайант мысленно возвратилась в Ташкент к Джейку. У нее вертелся на кончике языка вопрос к Петерсу — о терроре. Но сам он ни разу не заговорил о терроре, его жена также ни словом не упоминала, Луиза сама не в силах была заговорить об этом. Вдруг Петерс словно догадался, о чем думает Луиза. Он «достал револьвер из своего стола’ и остановился на мгновение, рассматривая его. Потом он повернулся ко мне и не то спросил, не то, раздумывая, произнес: «Использовали ли вы когда-либо такую штуку?» Я сказала: «Я знаю, конечно, как им пользоваться, но мне не приходилось, не нужно было стрелять!» Он помолчал и сказал, как о чем-то затаенном: «Как бы я хотел, чтобы мне никогда не приходилось стрелять!»

Объясняя себе эпизод с револьвером, Брайант записала в блокнот: «В конце концов, какая еще история может быть сконцентрирована в одном-единственном предложении! Они хотели бы, чтобы им никогда не приходилось стрелять? Пусть так, это недурно!» Потом эту мысль, не меняя, она занесет в свою новую книгу о России «Зеркала Москвы».

Луиза Брайант была наблюдательной. Попав в Ташкент, она просто откровенно изучала Петерса и заметила такое, чего другие в нем не видели: Петерс всячески искал приложения своих сил к делам мирным, сам выискивал их. В Ташкенте, где Петерс имел «всеобъемлющую власть», — Брайант вывела его «красным губернатором» — он старался использовать ее очень осторожно, как можно реже применяя силу, данную ему революцией.

— На