Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов

– Так вот, тогда я у него спросил, зачем он пошёл на необдуманный риск? Ответ меня ошарашил. Отто знал, что всё закончится именно так, но он хотел победить. Завоевать Северный Ледовитый океан. А с таким безумным стремлением к победе о средствах и способах никогда не думают. Россия это лёд, а не кое-что на глиняных ногах. Чем дальше германский корабль идёт вглубь, тем сильнее он увязает. И когда это поймут, миллионы солдат заплатят за это своей жизнью.

– У вас очень мрачный прогноз, герр профессор. Фюрер обещает на днях занять Москву, а вы рассуждаете как последний паникёр. И мы, национал-социалисты, воюем не с Россией, а с большевиками.

– Бросьте, Пауль. Даже если сапог германского солдата опустится на Красную площадь, ничего не изменится. Кажется, никому ещё не пришла в голову очень простая, я бы сказал, наивная мысль: изучать психологию любого народа надо по фактам истории, а не по выдумкам и предположениям. Вспомните развитие мира, вы же образованный человек. Россия всегда заманивала противника, а затем безжалостно уничтожала. Прозит, – собеседники подняли бокалы, и выпили. – Русские и германцы за свою многовековую историю часто воевали между собой. Как специалист в этой области, я вам скажу одно: Германия больше теряла, чем приобретала. И не тешьте себя иллюзиями, сейчас идёт борьба за место глобального лидера между англосаксонской и романо-германской моделью построения мирового порядка. Национал-социалисты и коммунисты всего лишь политические партии, а политика – это концентрированное выражение экономики. Германский корабль пошёл не в ту сторону. А знаете, кто всё время стравливал два великих народа?

– Британцы. Разделяй и властвуй. Я тоже кое-что знаю по истории. По правде, я их ненавижу даже больше, чем большевиков. До сих пор не пойму, отчего мы не раздавили их на побережье?

Петер и Пауль поговорили о коварстве бриттов. Вспомнили о семьях, Дистергефт рассказал о сестре, врач о детях и жене. После говорили о религии, и вскоре бутылка показала дно, а часы извещали о начале десятого.

– Ладно, за нашей беседой и кальвадос успел закончиться. Племянница сейчас принесёт постельное бельё. Здесь, на диване, устроит?

– Конечно, только один вопрос, где уборная?

– В ванной комнате, там, за ширмой.

Ночью Пауль проснулся от острого желания облегчиться. Проходя возле комнаты с прооперированными, из чистого врачебного любопытства он заглянул туда. У двери, возле двух кроватей стоял стол с мерцающей керосиновой лампой и на нём, положа голову на руку, спала племянница Дистергефта. Из томика Шиллера торчала закладка. Стараясь не разбудить задремавшую на дежурстве Дайву, он уже собирался идти спать, как услышал русскую речь из уст раненого. Человек с перебинтованной грудью бредил, называл женское имя и просил молоко. Пауль испугался. Когда он спрашивал про татуировку, то рассказал только об одной. Сизые буквы на фалангах пальцев, которые он не смог прочитать (перевёрнутое «N», «Р», «А»), тогда только смутили его, а теперь предположение, что он оперировал русского – подтвердились. Сначала он хотел предупредить Дистергефта, но вспомнив, как тот ратовал за дружбу между русскими и германцами, понял: Петер в курсе.

Рано утром, после скромного завтрака, Петер Клаусович ещё раз напомнил о врачебной этике и попросил Пауля придерживаться версии, рассказанной ещё в госпитале, после чего уселся в сани, а я старательно укрыл его одеялом. Лошадь резво взяла темп. Вскоре мы проехали Еловцы и как только на горизонте показались Хиславичи, я громко сообщил об этом пассажирам. Остановившись возле госпиталя, врач вылез из саней, взял свой саквояж, позвал стоявшего у беседки солдата, приказал захватить увесистый мешок с подарками и шустро, даже не попрощавшись с Дистергефтом, направился к двери, которая резко распахнулась перед его носом. Навстречу ему вышли два человека, несущие железный шкаф со стеклянными стенками, и, пытаясь совладать с тяжестью, едва не уронили его. За грузчиками, из распахнутой настежь двери появился Шмидт с ворохом папок, поздоровался с Паулем, заметив Дистергефта, кивнул ему, передал стопку с историями болезней санитару и пошёл к саням.

– Приветствую, герр профессор. Как мой протеже, справился?

– Думаю, да, – ответил Дистергефт, наблюдая, как Пауль зайдёт в здание.

– А нас перебрасывают дальше на восток. Под Вязьму, – Шмидт достал из кармана маленькую жестянку с леденцами, открыл крышку и протянул Петеру, – угощайтесь. Представляете, вчера ночью местный мальчишка пытался поджечь комендатуру. Где-то достал бутылку с керосином, облил стену, и если бы не отсыревшие спички, то видит бог, спалил бы.

Бухх! Флигель госпиталя, где располагалась ординаторская, окутался дымом. Окна вылетели вместе с рамами, узкая створка полуторной двери повисла на одной петле, санитар с папками отлетел в снег, сбил с ног несущих шкаф, а те, выпустив груз из рук, завалили его на лежащие рядом ящики. Грохот дополнился звуками разбивающегося стекла, стонами и руганью. В попытке повалить Петера, защитив тем самым от возможных осколков, Шмидт неловко взмахнул рукой и задел краем жестянки с леденцами лоб Клаусовича, оставляя тоненькую кровавую бороздку. Одновременно с этим лошадь дёрнулась в сторону, потащив за собой сани, вследствие чего Петер и Шмидт упали прямо на них. Спустя минуту ординаторскую охватило огнём. Взрывом опрокинуло буржуйку, и первым, кто оказался внутри, пришлось выбегать обратно. Кроме снега и пожарного щита с песком ничего под руками не оказалось. Тем не менее основное бревенчатое здание удалось спасти. Останки Пауля и зашедшего с ним солдата с мешком вынесли во двор. Голову Петера перевязали, хотя было достаточно и пластыря, Шмидт несколько раз извинялся за свою неуклюжесть, а Дистергефт словно не замечал этого, изображая контузию, благодарил своего спасителя. Через некоторое время появился заместитель коменданта Майс. Немцы не на шутку всполошились, выставили посты, фактически окружив здание госпиталя, и стали осматривать местность вокруг. Нашли какие-то следы, ведущие к пустующему дому у реки, несколько окурков да бутылку из-под шнапса и больше ничего. В разговоре с лейтенантом медицинской службы Майс обмолвился: «Второй случай за сегодня», после чего посмотрев в нашу сторону, брезгливо отвернулся.

– Жук учёный, небось, представит всё таким образом, что получил боевое ранение, да ещё чёрную метку затребует, – продолжал разговор Майс.

– Значком «За ранение» некомбатантов не награждают, – возразил лейтенант медицинской службы.

– Да какой он гражданский, а, вы же здесь всего неделю. Остерегайтесь этого типа, связи у него о-го-го, в самом Берлине. Мой шеф уже обжёгся.

– Спасибо за предупреждение, только меня это уже не касается, – лейтенант усмехнулся, – к вечеру мы будем в Вязьме. Так что счастливо оставаться в этом гадюшнике.

Медик козырнул Майсу и отправился к стоящему грузовику, на который только что загрузили койки. Покрытый эпоксидной эмалью белого цвета шкаф, гордость местной больницы, так и остался лежать на снегу. До него, как и до меня с Дистергефтом, никому не было дела.

– В комендатуру! – громко крикнул мне Петер Клаусович.