Воздаяние храбрости - Владимир Соболь

– Где Зураб-хан? – закричал Мамед-мирза. – Где это нечистое отродье грязной матери? Мы послали его поднять кахетинцев, чтобы они ударили русским в спину! А он…

– Не он, – перебил принца сардарь, опасаясь, что тот в ярости может опять оскорбить Зураб-хана. – Это генерал Мадатов провел два батальона горными тропами. Никто не мог ожидать от него такой прыти.

– Даже ты?

Амир-хан прищурился, стараясь разглядеть за солнечными лучами статную фигуру противника, стоявшего неподвижно, словно конный памятник своим победам, прошлым и будущим.

– Я бы… Я бы знал, что он решится на такую атаку, на фланговое движение. И я бы принял нужные меры. Но тогда… – Он выдержал паузу, но ответил все-таки честно. – Тогда Мадат-паша придумал бы совершенно другое… Ты говоришь – наши девять пушек против шести. Но если бы при них был тот англичанин! Его же оставил при себе твой великий отец пробивать стены Шуши… Ты говоришь – у русских нет конницы. Но я знаю, что у Мадатова есть несколько сотен грузин и казаков. Он спрятал их в той небольшой рощице слева от своей батареи. Но всех ли оставшихся людей он вывел на берег Шамхора? Как думаешь, Абдул-бек?

Табасаранец стоял рядом с балдахином, не обращая внимания на палящее солнце, что поднималось у него за спиной.

– Мадат-паша опытен и умен. Он не станет показывать все, что приготовил для боя. И я бы не стал кидаться верхом на русские батальоны. Они слишком хорошо выучены. Может быть, если бы нас было больше…

– А почему нас меньше? – язвительно спросил табасаранца Мамед-мирза. – Где же твои люди, о могущественный Абдул-бек? Ты заверял отца страшными клятвами, что только мы перейдем Аракс, как весь Кавказ поднимется против русских. Но где же воины Дагестана? Или, может быть, это ваши женщины резали солдат Надир-шаха?

Табасаранец не торопился с ответом, дав сначала гневу утихнуть:

– Я редко клянусь, о славный Мамед-мирза. Тем, кто знает меня, достаточно одного моего слова. Я говорил, что люди поднимутся, и что же? Ширванское и Шекинское ханства в огне, в Карабахе и Гяндже режут русских, Нуха, Баку и Дербент также ждут первой нашей победы.

– А чего ждут в Тарках, Акуше и Казикумухе? – требовательно допрашивал его сын Аббаса-Мирзы.

– Я думаю, что они ждут от твоего отца более высокого слова. Они хотят знать: не окажется ли лапа тегеранского льва тяжелее лапы северного медведя.

– Мой отец сказал старейшинам все слова, что они хотели услышать!.. – взвизгнул раздосадованный Мамед-мирза. – Но, может быть, их уши заложило ревом пушек генерала Ермолова?!

Намек на дагестанские победы русских разозлил Абдул-бека. Он хотел было спросить Амир-хана, почему этот жирный щенок позволяет себе тявкать на воинов, но все же нашел силы сдержаться.

– А какая нам разница, о славный Мамед-мирза, – спросил он, еще более растягивая слова, – чьи ядра крошат наши сакли и чьи шашки убивают наших детей?

Амир-хан понял, что пришло время вмешаться. Нельзя было оскорблять и отталкивать одного из немногих союзников, что появились у него за Кавказским хребтом.

– Я прошу тебя, Абдул-бек: возьми своих людей, обе сотни, перейди реку чуть выше и посмотри – какую неожиданность приготовил нам хитрый Мадат-паша.

– Ты сказал, – ответил табасаранец, помедлив. Поклонился Мамед-мирзе и, прихрамывая, направился к своему белому жеребцу…

Три батальона русской пехоты стояли колоннами, готовые к атаке, и ждали сигнала. Спины солдат потели под мундирами и мешками, и не капли, а ручьи катились из-под киверов на небритые щеки. Посвистывали над головами пули, пущенные с того берега. Слабые, неточно направленные, они и на излете иной раз находили неподвижную цель. Уже четверо херсонцев, держась кто за плечо, кто за бок, выбрались из рядов и нетвердыми шагами направились назад, в третью линию, где под тентами, натянутыми на вырубленных шестах, наскоро был развернут госпиталь Мадатовского отряда.

– Ну что твой храброй генерал! – ворчал Изотов, провожая глазами очередного раненого. – То же, что и прочие – в походе боек, а лишь персов увидел, так и застыл.

– Только дураки не смотрят на кулаки, – спокойно ответил ему Орлов. – Не вертись, Осип, держись спокойно. Тебе, понятное дело, жизнь – копейка. Ну, так ты только за себя и стоишь.

– Вона как! – протянул ошарашенный Осип. – Ну а ты, умник, за кого же стоишь? Если не за себя, за кого же?

– Я и за себя стою, Осип, и за Алешу. Да ведь и за тебя, чай, все же товарищи. Да и за всю нашу шеренгу мне надлежит думать. Ведь не задаром лычки мне нацепили. А генерал наш за отряд, почитай, в ответе. Подумай, товарищ, легкое ли дело?

Нетерпение и недовольство солдат, азарт офицеров словно пропитывали воздух, накатывались волна за волной. Валериан ощущал словно всем телом чувства не каждого человека, но сотен людей. Он не оборачивался на своих, он приглядывался к чужим, знал, что не пришло еще время атаковать. Он снова поднес трубу к глазу и повел вверх по противоположному берегу. Не толпы кавалерии его интересовали, не роты сарбазов и даже не орудия, стоящие на выведенных наспех барбетах[34]. Он хотел увидеть Амир-хана хотя бы издали и понять, что же приготовил ему знаменитый сардарь? Поднимется ли он по предложенной дорожке или попробует протоптать свою в обход увязших в сражении русских?..

– Все готово, князь, – услышал он сзади. – Мои люди стали рядом с казаками и ждут твоего сигнала.

Князь Шалва Панчулидзев остановил коня рядом с Мадатовым. Несмотря на жару, он накинул на плечи бурку, скрывая под толстой шерстью богатые доспехи, начищенные до зеркального блеска. Валериан оценил скрытность старого воина. Ни к чему людям с той стороны было показывать, с кем именно беседует в эти секунды Мадат-паша. Тогда они могли бы догадаться – о чем. Но Валериан также маленьким свободным уголком мозга отметил и тон, который взял командир грузинской милиции. Старый аристократ говорил с ним как равный с равным. «Слышал бы нас сейчас дядя Джимшид, – мелькнуло в его сознании. – Как он сказал мне тогда в зимнем заснеженном Петербурге: ты должен таким приехать в Шушу, чтобы никто и не подумал спросить: почему сын медника держится князем?..»

– Хорошо, князь, – ответил Валериан, легко попадая в тон грузинскому воину. – Возвращайся к своим людям и жди моего сигнала. Теперь не долго.

Он смотрел за реку на толпы разряженных, легко гарцующих всадников. «А ведь кто-то, – подумал Валериан, – увел лошадей из моих конюшен». И он, человек не особенно верующий и суеверный, вдруг взмолился Господу, чтобы тот затмил глаза врагам гордостью и наполнил сердца их бахвальством. И словно в ответ его жаркой надежде отряд сабель в двести двинулся вверх по берегу. За ними потянулись и другие, растягивая, истончая линию, давая шанс, который Валериан ждал уже более часа.

– Тимофеев! – крикнул он, не оборачиваясь. – На батарею!