Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Дмитрий Емец

Ягун пересек Зал Двух Стихий, где полыхали жар-птицы ивыстукивал копытами дробь конек-горбунок. Здесь, у начала лестницы, ведущей наЖилой Этаж, он увидел маленького, взъерошенного первокурсника. Ягун смутновспомнил, что встречал его и раньше, но не помнил имени.

Кажется, это за ним месяца два назад летал в вороньем гнездеПоклеп и, кривясь, как от зубной боли, привез его в Тибидохс, маленького инелепого. Большая, как у галчонка, голова, узкие плечи и тонкие ноги согромными, точно от другого человека приставленными ступнями. Как же еговсе-таки звали? Кажется, что-то на «К»… Кирилл? Костя?..

Первокурсник сидел на нижней ступеньке и едва слышно плакал,вытирая нос рукавом свитера. Внук Ягге был тертый калач. В свои не такие ужбольшие годы он слышал и пение сирен, и проклятия малазийских ведьм, и брачныйкрик циклопов, и даже тот гортанный, ни на что не похожий рев, с которымБезглазый Ужас, разбегаясь, разносил себе голову о камни. Однако это было нечтоособенное. Плач мальчугана леденил душу. Уже спустя мгновение Ягуну почудилось,что мозг у него стал расплавленным стеклом и вытекает через уши.

В смертельном ужасе играющий комментатор закричал. Вскинувкольцо, он попытался выставить блок, однако у него не оказалось сил, чтобыпроизнести заклинание. Мир треснул. Апатия навалилась на Ягуна могильнойплитой. Он был выпит и опустошен. «Я молочный пакет… пустой молочныйпакет», – вяло и безразлично подумал Ягун. Леденящий плач и тоска заполнилиего существо до краев.

Уже опускаясь на пол, играющий комментатор увидел, какпервокурсник удивленно поднял голову и посмотрел на него. Его глаза показалисьЯгуну огромными, как тарелки.

Минуту спустя внук Ягге понял, что лежит на спине уступеней, а под голову ему подложена свернутая куртка. Над ним склонилсяглазастый бледный мальчик. На щеках у него видны следы слез.

– Как тебя зовут, кошмарное создание? – спросилЯгун.

– Меня?.. Коля Кирьянов, – смущаясь, ответилмальчик.

– Кирьянов… хм… а, ну да… Это ты меня чуть не грохнул,Коля Кирьянов?

– Я плакал. Я не думал, что рядом кто-то есть… Когда явас увидел, я перестал плакать, – сказал мальчик виновато.

«Вас… А, ну да! Я же должен казаться ему дядькой!» – подумалЯгун. Он попытался привстать, однако, прикинув по ощущениям, рассудил, чтолучше пока полежать.

– Плакал – это еще полбеды. Хорошо, что ты несмеялся, – сказал он.

Шуточка была явно троечная и провальная, но все же стоилахотя бы легкой улыбки. Однако Коля Кирьянов не улыбнулся.

– Да, хорошо. Если бы я засмеялся, вы могли бывзорваться…

– Что?! Это как еще? – мрачно спросил Ягун.

Коля показал руками, как. Выходило, что играющий комментаторвзорвался бы изнутри.

– Тут было бы грязно… Очень грязно, – сказалмальчик виновато.

Ягун кивнул. Почему-то он не усомнился, что если КоляКирьянов засмеется, то все так и будет.

– М-да. Весело с тобой… Славный ты паренек, –сказал он озабоченно.

Услышав, что он славный, Коля Кирьянов заулыбался, и Ягун стревогой ощутил, что его начинает раздувать изнутри.

– Я так рад, что вас встретил… Так счастлив! Можно на«ты», да? – спросил Коля.

– Можно. Если тебя это не слишком обрадует… Мне хочетсянемного пожить, – попросил Ягун, в тревоге косясь на свой живот.

Коля торжественно пообещал, что он попытается не смеяться.

– Немного радоваться все же можно. Тебя это будеттолько наполнять силами! Уж я-то знаю! – заверил он Ягуна.

– Верю, во все верю, Колян! Я по жизнидоверчивый, – сказал Ягун.

Его наконец перестало пучить, и он смог вздохнуть спокойно.Одновременно он с опозданием понял, почему у Поклепа, который привез Колю вТибидохс, был такой полуживой вид. Должно быть, во время полета Коля боялся и…со всеми вытекающими.

– А чего ты плакал-то? Ты же уже взрослый такой мужик…Лет двенадцать-то есть? – покровительственно спросил он у Коли.

– Де… десять… почти.

– Отличный возраст – десять лет! Самый расцвет юности!Столько всяких дел: пылесосы, авантюры, циклопов дразнить. А ты плакать налестнице! Это, брат ты мой, не дело! Ты же, брат ты мой, подрастающеепоколение… Скоро я буду стар и дряхл, и весь груз магического мира ляжет натвои плечи, сын мой Коля! – сказал Ягун, с удовольствием принимая важныйвид.

Коля Кирьянов слушал его с таким восторгом, что играющемукомментатору стало неловко. В животе опять что-то забурлило. Ягун понял, чтоградус восторга Коли необходимо срочно понизить.

– Так чего ты плакал-то? – повторил Ягун уже менеепафосным голосом.

– Меня дразнят!

– Тебя? Ну, они, блин, смертники в натуре!.. –изумился Ягун.

Кирьянов вздохнул.

– Кто дразнит-то? Однокурсники? – уточнил Ягун.

– Да многие… Говорят, что я косоглазый и тощий как гли…глис…

– Спокойно! Я понял! Пусть это будет червяк!.. Дышиглубже! – в тревоге крикнул Ягун, обнаруживая в правом глазу Коли вполнеуже созревшую слезу.

Кирьянов задышал, и мозг у играющего комментатора пересталплавиться.

– Ерунда! – сказал Ягун. – Слушай меня, братмой, и запоминай. Будешь цитировать своим детям, а они детям своих детей…Идеальных людей не бывает! У каждого есть хотя бы один недостаток. Кто-тотолст, у кого-то лицо в прыщах, у кого-то ноги кривые, у кого-то фамилия звучиткак у потомственного кретина или на зубах пластинка… И разумеется, находятсялюди, которые счастливы об этом напомнить, чтобы жизнь медом не казалась. Вызлитесь, втайне страдаете, пытаетесь отшутиться, выискиваете убийственныефразочки…

– Они почему-то не срабатывают! – перебил Коля.

– Ты мудр, сын мой. Разумеется, они не срабатывают. Апочему? Потому что тебе обидно и больно, а эти пиявки всегда чутко реагируют начужую боль. Их не проведешь. И пока тебе будет обидно, они станут упорноприсасываться и не оставят в покое, пусть даже их собственная кривоногостьвтрое превышает твое базовое косоглазие.

Ягун сделал паузу, зорко высматривая, нет ли новых слез.