Открой глаза, Фемида! - Екатерина Островская

– Вам надо успокоиться, – посоветовала Вера. – Можете принять успокоительное перед сном…

– Никогда этого не делал и не собираюсь.

– Тогда коньяку пятьдесят граммов перед сном.

– Тот, кто звонил, сказал что-то по поводу подстраховки, – вспомнил Владимир Васильевич, – что это может значить?

– Не знаю, – призналась Бережная, – возможно, адвокаты обнаружат нарушения в ходе следствия, добытые с нарушениями доказательства вины, обработку свидетелей… Завтра узнаем, насколько их доводы будут убедительны для вас.

– Так что я должен, по-вашему, оправдать закоренелого преступника, чтобы только спасти девушку, которая страдает сейчас лишь из-за того, что знакома со мной?

– Мне кажется, они поймут, что ваше предложение затянуть процесс единственно верное и приемлемое для них. А наше дело – найти Настю за оставшиеся до второго заседания дни.

Утром, собираясь на судебное заседание, Владимир Васильевич тщательно подбирал гардероб, не понимая даже, зачем он это делает, ведь все равно на нем будет мантия. Выбирал долго и не нашел ничего лучшего, как пойти в том же костюме, что был на нем во время визита в дом Корнеевых, а потом и в клубе «Аврора». Костюм ему помогала покупать Настя, и ей, как ему казалось, будет спокойнее, если она увидит Высокова в нем. Почему-то он думал об этом, надеясь увидеть ее еще до вечера… И все равно гнал от себя эти мысли, потому что тогда выходило так, что он оправдает Качанова, а делать этого он совсем не собирался.

Высоков ждал звонка от похитителей, которые должны будут согласиться на перенос заседания. На это надеялась Вера Бережная – даже была уверена в таком исходе. Наконец Высоков закончил разбираться со своим гардеробом, оделся и вышел к ожидающему его Петру.

– Хорошо выглядите! – оценил тот. – Сразу видно: все вещи из отличного итальянского магазина, хорошие часы на запястье – и образ преуспевающего человека завершен.

Владимир Васильевич отдернул рукав пиджака и показал часы.

– Хронометр «омега» – вечно живая швейцарская классика, – оценил Елагин.

– Отцовские. Ему друзья подарили на тридцатилетие. Даже гравировку сделали. Отец их только по особым случаям носил.

Высоков не стал распространяться, что часы приобрели Сперанский с Колодиным еще в советские времена, отдав за них кучу денег.

Они подошли к входной двери, но в последний момент Владимир Васильевич вернулся в кабинет, открыл дверцу книжного шкафа, потом залез в маленький сейф, вынул из него «ПМ» и два магазина. Одну обойму вставил в рукоятку пистолета, а вторую положил в карман пиджака. Все это время Елагин поджидал его на площадке.

Когда спускались по лестнице, Петр вдруг предложил, чтобы Высоков ехал не в служебном «вольво», а на своем «паджеро».

– Сначала ваш персональный, следом я на «тахо», как и вчера. Если кто-то следит за вами, то попрутся за мной, а потом уж минутки через три и вы выезжайте со двора.

– А если за мной будет хвост?

– Вас будет прикрывать наша оперативная машина – «Москвич-«2140» желтого цвета. Машинка, конечно, непрезентабильная с виду, но набита фаршем так, словно подготовлена для гонок – от нашего «москвичка» еще никто не уходил.

До здания городского суда добрались без приключений. «Паджеро» заехал на внутреннюю территорию, а желтый «москвичок» покатил дальше. Ставя машину во дворе здания, Владимир Васильевич понял, насколько прав был Елагин, предложив ему отправиться на работу на личном транспорте, потому что к выехавшему из ворот японскому внедорожнику после окончания заседания вряд ли кто бросится, а вот если выйдет служебный «вольво», то к нему сразу побегут телевизионщики и зеваки, не говоря уже о мечтающих о славе блогерах.

Часы в вестибюле здания показывали половину девятого. Заседание суда должно было начаться в десять. Коридоры были пусты. Вокруг стола тишина. Однако Софья Андреевна уже находилась в приемной и при его появлении поднялась со своего креслица, точно так же, как это делают ученики начальных классов, увидев входящего в класс учителя – робко и почти благоговейно. Он поздоровался с ней и удивился столь раннему появлению.

– Пришла поддержать вас, – объяснила она.

– Обычная работа – ничего сложного, – произнес он.

– Я так не думаю, – покачала головой Софья Андреевна. – Вообще я очень обрадовалась, когда Виктор Николаевич сказал, что устроит меня на работу к хорошему человеку. То есть не то что к хорошему, а то что он сразу сказал, что к заместителю председателя городского суда Высокову. Дело в том, что… – она заглянула в его лицо и спросила: – Можно я расскажу?

– Конечно, – ответил он, не предполагая, о чем она хочет говорить.

– Так вот, я с самых юных лет жила с бабушкой. Она была очень доброй, справедливой и при этом ненавидела всех чиновников, считая их подлецами и, как она говорила, продажными тварями, которые развалили Союз, сделали всех нищими, а сами набили себе карманы… И вот однажды мы смотрели телевизор, а там по новостям сообщили, что в Петербурге в своей квартире застрелен судья Высоков. Бабушка заплакала, я пыталась успокоить ее, но она сказала, что убили последнего честного человека…

– Она была знакома с моим отцом? – не поверил Владимир Васильевич.

– Нет, конечно. Она про него и не слышала никогда. Просто решила, что если уж судью убили, то он наверняка стал поперек горла всем продажным тварям.

– Честных людей много, – произнес Высоков, – значительное большинство.

– Конечно, – согласилась Софья Андреевна. – Мой муж, например, был честным человеком. Я в окно увидела, как его убивают. Быстро выскочила – мы на втором этаже жили. Он лежал на земле, грудь в крови, и никто к нему не бросился помогать. Я стала звонить… Но не врачам, не в милицию, а просто набрала номер его лучшего друга, который наверняка сделает все лучше меня и быстрее. Набрала, а муж шепчет: «Только не звони Витьке!» Но Корнеев уже ответил, и я сообщила ему, что только что произошло. Перед тем как уйти, муж сказал, чтобы я сняла с его руки часы и отдала их сыну. Именные, подарок от руководства ГУВД за раскрытие одного преступления. Тогда какие-то начальники ордена получили, а ему, стало быть, китайский хронометр – подделку под швейцарские часы.

Высоков второй раз за утро отодвинул рукав и показал те, что были на его запястье.

– Типа таких? Это тоже отцовское наследство.

– Точно такие, то есть не совсем такие – у вас настоящие, а там копия, браслет уже темный, стекло поцарапанное, и отстают они на две минуты в сутки.

– Ну да, – согласился Высоков, – мои… то есть отцовские, и сейчас как новенькие, плюс минус пять секунд. А почему он не хотел, чтобы вы звонили Корнееву?

– Я, конечно, не спросила, но он, уже захлебываясь кровью, сам вдруг сказал, что Витька уже не мент, а коммерсант… Потом попросил, чтобы я его поцеловала. Я наклонилась, коснулась губами его щеки, муж прошептал тихо только одно слово и умер.