Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю» - Майкл Бут

В Музее истории культур я ознакомился с экспозицией о саамах, в которой тема угнетенного коренного народа раскрывалась с присущей скандинавам осторожностью. Саамы («лапландцы» в наше время считается расистским термином) – шестая скандинавская нация, единственный кочевой народ Европы, – населяли территорию современных Норвегии, Швеции и Финляндии и отчасти северо-запада России, свободно перемещаясь по ней на своих оленях. В Норвегии их, вероятно, около 13 000, их язык был официально признан лишь в 1987 году. Я узнал, что «некоторые саамы до сих пор живут в тесном контакте с природой, а другие проводят досуг перед телевизором и даже в гости к соседу едут на автомобиле». Небольшая живая картина иллюстрировала современный праздный образ жизни саамов. В ней, в частности, присутствовала детская комната с компьютером и мобильным телефоном.

Разумеется, в музее была богатая коллекция народных костюмов и образцов вязания. В залах, посвященных современной истории страны, играла закольцованная песня Take On Me группы А-ha. Там я углубился в изучение газетных заголовков последних трех десятилетий: первая в истории Норвегии женщина – премьер-министр (1981), появление СПИД (1983), первый 7-Eleven[60]. Упоминания о великом событии 1969 года, когда норвежцы открыли свое первое нефтяное месторождение, отсутствовали. Более чем странно.

Даже самый завораживающий рисунок вязания способен через какое-то время надоесть. Как говорят: «Если человеку надоел Осло, значит, он здесь уже больше трех дней». Возможно, я несправедлив. Осло очень мил и старается соответствовать статусу большого города, но для меня это самая неинтересная из всех скандинавских столиц. Она не может соперничать с живостью и многообразием Копенгагена, впечатляющими видами и архитектурным величием Стокгольма или с остаточной атмосферой эпохи «холодной волны», которая присуща Хельсинки. А в Рейкьявике чуть ли не с порога начинаются вулканы и ледники. Осло же кажется каким-то второстепенным городом, чем он, собственно, и являлся на протяжении многих веков.

Пора было увидеть другую Норвегию. Разговаривая с норвежцами о специфических местных чертах характера, я каждый раз слышал об их особых отношениях с природой, о любви к тому, что они называют friluftsliv – «жизнь на свежем воздухе». Хотя шведы могут с этим поспорить (если захотят, а они обычно не склонны спорить), но норвежцы, наверное, сильнее других привязаны к своей родной природе, которая служит им источником самого горячего патриотизма. Думаю, это потому, что они рассеяны по ее просторам шире, чем их соседи. Согласно «Энциклопедии стран мира», в Норвегии самая низкая плотность населения в Европе – 11 жителей на квадратный километр площади, причем три четверти из них сосредоточены в пределах 10 километров от побережья.

Норвегия всегда была страной крестьян и рыбаков, живущих небольшими обособленными общинами и говорящих на сотнях местных диалектов. Она долго оставалась колонией, а ее столица служила перевалочным пунктом для иностранцев. Поэтому Норвегия никогда не смотрела на Осло так же, как датчане смотрят на Копенгаген или шведы на Стокгольм. Кроме того, Дания и Швеция развивались в условиях соперничества и конфликтов, тогда как Норвегия старалась заниматься своими делами, будучи отделенной от них мощными естественными преградами – морем и горами.

Эта обособленность в сочетании с обостренным уважением к природе своей страны – два ключевых фактора понимания норвежцев. И в наши дни, пока Дания мучается с проблемой udkants, а Швеция все больше централизуется, население Норвегии рассредоточено по регионам – северу, горным местностям, приморью и льдистым островам.

Северная Норвегия и Северная Швеция представляют собой разительный контраст. На норвежской стороне – небольшие города с магазинчиками и, возможно, даже ресторанами, приличные дороги и общественные здания, а на другой… пустота. В Норвегии право выбирать место жительства закреплено законодательно, а сохранение населения на севере страны, особенно на территориях, примыкающих к стратегически важным Баренцеву морю и Шпицбергену, считается делом государственной важности.

В других странах индустриализация повлекла за собой урбанизацию, но в Норвегии это не слишком заметно. Этой тенденции противостояли рыбопромышленная отрасль (которая сохраняет высокие темпы роста, в том числе благодаря огромным современным лососевым фермам) и нефтедобывающая промышленность западного побережья с центром в Ставангере. Благодаря доходам от нефти норвежцы, живущие далеко от столицы, получили неплохую инфраструктуру, культурные учреждения, спортивные сооружения и впечатляющие общественные центры вроде виденного мной Центра имени Кнута Гамсуна в Оппейде – деревушке примерно на пятьсот жителей. Это поразительное произведение современной архитектуры – черная башня, увитая переплетенными балконами, символизирующая, как сказал мой гид, идеи гамсуновского «Голода». Возведение этого здания, способного украсить любую современную столицу, обошлось государству в 8 миллионов фунтов. Но посещают его лишь 20 000 человек – просто потому, что оно расположено слишком далеко от всего, практически на самом полярном круге.

Один из моих норвежских собеседников, руководитель государственного инвестиционного фонда Ингве Слингстад, сказал, что на формирование личности норвежца природа оказывает такое же сильное влияние, как культура на француза. «Для нас исключительно важно рассказать утром в понедельник, как мы в выходные ходили на лыжах или в горный поход, и тому подобное, – говорит он. – Норвежцев всегда тянет в их горные или прибрежные домики, их влечет природа».

Слингстад заметил также, что многие норвежские фамилии связаны с природой: «Наши имена часто образованы от географических названий. Еще недавно люди знали, откуда происходят их предки. Моя фамилия означает место, где река изгибается, а ферма моего отца стояла как раз у изгиба реки, так что это нечто очень личное и глубоко связанное с природой. Когда живешь в городе, это ощущение только усиливается».

О том, как сильна привязанность норвежцев к природе своей страны, свидетельствует удивительный успех, которым пользовались две одурманивающе скучные телепрограммы последних лет. Первая в режиме реального времени, при помощи единственной камеры, закрепленной на локомотиве, показывала, как поезд идет из Осло в Берген по гористой местности. Туннели были самыми захватывающими моментами этого шоу. Беспрецедентное число зрителей этой программы вдохновило национального вещателя NRK пойти еще дальше. Была показана шестидневная прямая трансляция с камеры, установленной на теплоходе Nordnorge, одном из «экспресс-паромов» норвежской судоходной компании Hurtigruten. Паром следовал из Бергена на юге страны в Киркенес на севере, у границы с Россией.

Несмотря на честный рекламный слоган NRK: «Ни о чем – в прямом эфире», передачу смотрело полстраны и она стала культурным событием. Hurtigruten устраивала специальные вечеринки с просмотром, толпы народа на берегу приветствовали паром кострами и маханием рук, а в его кильватере шла целая флотилия мелких суденышек. За интернет-трансляцией следили также 200 000 датчан и множество людей по всему миру. Эта передача стала самой популярной в истории норвежского телевидения. И все, из чего она состояла, – виды природы…